— Ты первый, — сказал папа, наклоняя Маркуса к плите.
— Нет, дружище, — воспротивился обрубок, — ты.
— Ты здесь намного дольше моего, — не уступал Мюррей.
— Я настаиваю. — Маркус отстранил руку друга. Мюррей взобрался на камень, и Иисус окатил его влагой.
Джули поднесла к губам отца ковш и напоила его, поддерживая голову рукой. Он жадно глотал влагу, дарующую священное забытье. Сколько месяцев кряду по шесть раз в день вот так он поил ее молочной смесью из пластиковой бутылочки. «Пей, папуля, пей досыта, допьяна, до смерти», — думала Джули.
— Расскажи Маркусу о его дочери, — попросил Мюррей.
— Я гордился бы Фебой? — спросил Маркус.
— Она была моей совестью, — сказала Джули, снимая с папы табличку. По его груди катилась жижа из пота, гноя и морфина. — Неблагодарная роль. Я только теперь это поняла. Я очень ее любила.
— Простите. — Иисус кивнул, указывая туда, где должна была находиться нижняя часть тела Маркуса. — У вас есть дочь?
— Раньше меня было вдвое больше, — грустно пошутил Маркус.
— Это Вайверн над вами поиздевался?
— Нет, человече, один чокнутый пастор.
— Мы решили, что это был Билли Милк, — пояснил Мюррей.
Джули задрожала, как те несчастные, которых она поила. Этот Милк и здесь будет ее преследовать? Надо было утопить его, когда была такая возможность.
— Фебе сейчас, наверное, тридцать восемь, да? — спросил Маркус. — И чем она занимается? Замуж не вышла?
— Я думаю, она занялась кинематографом, — сказала Джули. — Она была очень независимой девушкой.
— Непоседой, да, заводилой? — Мюррей, усмехаясь, поднялся с камня.
— Это в точку про нашу Фебу, у нее вечно из заднего кармашка рогатка торчала, как хвостик.
— Я тоже таким был, — сказал Маркус. — Однажды я сжег в родительском доме гараж: собирался ракету на Луну запустить.
— Вот только меня беспокоит, что она много пьет, — сказала Джули и осеклась.
Ну надо же, само вырвалось. Вот черт! Теперь этот славный дядька будет переживать и уже не отойдет с миром в небытие.
— Она, э-э-э, она… — У Маркуса вырвался не то стон, не то вздох, как у загнанного быка. — Пьет? Что ж, неудивительно, обе ее тетки были алкоголичками. Это передается по наследству.
Вдвоем Иисус с Мюрреем приподняли то, что осталось от Маркуса, и перенесли его на плиту.
— Вот интересно, я совсем не знаю Фебу, — Маркус улыбался под морфиновым водопадом, — но я все же чувствую, что она моя маленькая девочка. — Он вдруг помрачнел. — И что, Джули, она много пьет?
— Сейчас я уже не знаю. Я здесь так долго. Феба… всегда вами гордилась, она знала все о вашей работе.
— Только бы ее не отправили к психиатрам. Благодаря моим сестрицам я успел понять: алкоголику психушка все равно что мертвому — припарки. — Маркус сжал руку Джули. — Ты ведь была ей хорошей подругой, правда?
— Старалась. — Джули поднесла чернокожему порцию морфина. — Мне стыдно, что я здесь застряла.
— Но ты ведь еще не умерла?
— Мне очень жаль, но мы нарушаем график, — вздохнул Иисус.
Джули в сердцах, так, чтобы никто не видел, стукнула себя ковшом по колену. Все тело пронзила острая боль. Совсем непохоже, чтобы она была мертва. И все же она здесь.
— А Джорджина, наверное, еще не появлялась, — задумчиво произнес Мюррей. — Было бы здорово увидеть ее снова. Я всегда был немного влюблен в нее.
— Джорджина? Можешь не сомневаться, живет и здравствует! — подбодрила отца Джули. — Папа…
И они снова бросились друг к другу в объятия — две планеты, повстречавшиеся в безграничном космосе и подчинившиеся закону гравитации любви. Отец казался хрупким и каким-то невесомым, и все же, как и раньше, в нем было столько любви и тепла, которых хватило бы на обоих родителей.
— Я люблю тебя, папочка.
— Я куда-то улетаю, — улыбнулся Мюррей. Медленно, нехотя они отстранились друг от друга. — Голова кружится, как на карусели. Я люблю тебя, Джули.
— Это наркотик, — пояснил Иисус.
— Боль уходит, — восхищенно выдохнул Мюррей, круглое лицо его озарила светлая улыбка. — Правда уходит. Невероятно!
— Они умерли, — сказал вдруг Маркус, когда Мюррей переносил его обратно в тележку.
— Кто? — спросила Джули.
— Сестры. Бутылка их убила.
