На седьмой день Джули решительно подошла к двери Фебиной комнаты, оттянув ключ от гостиной, по-прежнему висевший у нее на шее.
— Феба. — Тесьма, словно пыточный железный ошейник, вдавилась в шею Джули. — Феба, ты меня слышишь?
— Я хочу выпить.
— Феба, у меня для тебя важная новость.
— Пива. Хотя бы один несчастный «Будвайзер».
— Это очень важно. Я видела твоих родителей.
— Ну да. Конечно. Мне шесть баночек, пожалуйста.
— Твоих маму и папу. Я их видела.
Тишина. Затем:
— Папу? Ты видела моего отца? Ни фига себе… Где?
Слава богу, подумала Джули, кажется, клюнула.
— Я тебе обязательно расскажу… при условии, что ты будешь ходить на собрания Анонимных Алкоголиков.
— Как там мама? А папа — он жив?
— Пообещай, что пойдешь на собрание Анонимных Алкоголиков.
— Анонимных ослов! — взвыла Феба. — Я ходила. Знаешь, что это такое? Кучка долбаных мужиков, заливающих о своих похождениях. И думать забудь. Что с мамой? Хоть это скажи.
— Дай слово, — стояла на своем Джули, — и мы поговорим о твоих родителях.
— Две рюмки в день, идет? А как папик выглядит? Он в Америке?
— Нуль рюмок в день.
— Врешь ты все! Никого ты не видела.
— Подумай над моим предложением.
Может, сыграла роль неделя вынужденной трезвости, а может, предложенная сделка показалась заманчивой. Но десять часов спустя Феба объявила, что видит свет в конце туннеля.
— Я решилась, Кац.
— Так-так. На что именно? — с готовностью отозвалась Джули.
— Правда решилась. Я теперь совсем другой человек. Так где мои родители?
— Ты меня любишь, Феба?
— Конечно, люблю. Где они?
— Обещай, что ради меня бросишь пить.
— Я же сказала, что стала другим человеком. Что я, совсем уже падла?
— Три месяца продержишься? — За это время, прикинула Джули, Феба окончательно придет в себя. — Сумеешь, точно?
— За кого ты меня принимаешь?
— Так значит, двенадцать недель.
— Как скажешь.
Двенадцать недель, а дальше? «Вот тебе правда, детка: твоих родителей убили. Мне очень жаль».
— Через двенадцать недель я все тебе расскажу.
— Идет. Отпирай эту гребаную дверь.
Совсем другой человек? Не очень-то убедительно. Хотя внешне все выглядело не так уж плохо. Феба вернулась в дом № 522 на Сорок третьей и преуспевала, подрабатывая одновременно в нескольких местах: официанткой в «Макдоналдсе», приемщицей в прачечной, подносчицей продуктовых сумок. Каждый день она звонила Джули.
— Трезвость — путь к лучшей жизни, Кац. — Голос Фебы был грустным, но ясным. — Кто трезвым встает, тому Бог подает.
— Продержишься?
— Руки трясутся. Во рту все время привкус гуталина. Конечно, продержусь, Киса. Вот увидишь!
По словам Бикса, преображение Фебы было чистым блефом, а эта их сделка — дешевым фарсом. Он твердил, что ее трезвость не прочнее яичной скорлупы. Джули не соглашалась: Бикс не знал Фебу так, как знала она. Он никогда не писал с ней с моста и не забрасывал демонстрантов дохлой рыбой. Любовь Джули и Фебы победит все! Она победит Курвуазье с Наполеоном, прикончит летучую мышь Баккарди, повергнет наземь вепря Гордона, сразит старика Гранд Дэда, Джека Дэниэлса, Джима Бима, Джони Уокера…
В день рождения Фебы Джули отравилась на Сорок третью улицу с бутылкой уэльского безалкогольного шампанского и огромным шоколадным тортом. «С третьей неделей выздоровления!» — вывел на глазури любезный кондитер.
— Знаешь, какой подарок я хотела бы получить? — спросила Феба, потягивая девственное шампанское. Ее лицо осунулось, а глаза напоминали ржавые подшипники. — Я бы хотела упаковать своего мишку и переехать жить к моей лучшей подруге.
— У нас тараканы. — Джули вскрыла упаковку торта стилетом, изъятым Фебой у одного из своих бывших клиентов.
— Знаю. — «Выздоровление» Феба так и не произнесла. Последнее время она следила за собой. Сейчас на ней была блуза из супермодного зеленого шифона, а в левом ухе поблескивала золотая сережка в форме колечка. — Я по ним скучаю.
— И еще мой муж.
— Он меня не любит, ведь правда?
— Что ты! Ты Биксу нравишься, — успокоила подругу Джули. Бикс Фебу на дух не выносил. Он, конечно, согласится. Это Джули знала наверняка. Со временем он становился все более покладистым. — Так, значит, я снимаю с окна доски?
