Вот опять лицо Йо, белое, перекошенное: мы сделали полный круг по танцевальной площадке и снова оказались возле «детского» наблюдательного пункта. Он стоял теперь один, может, специально отослал товарищей, чтобы не видели нового поражения и унижения: его сестра и его товарищ вместе танцевали да каким способом! Тот венский вальс, которому он обучался в тайной надежде и желании, скрытыми под его нахальной внешностью. Я видел, как каждое мое победоносное кружение, каждый изгиб моего тела оскорбляли его, даже в большей степени, нежели если бы я танцевал с Катрине, потому что Катрине находилась вне поля нашей досягаемости; она была скорее всего нашей мечтой, а не реальной доступной личностью (во всяком случае, для него, я мог находиться в резерве), она была ареной, где скрещивались наши дикие, далекие от жизненной правды мальчишеские интересы. Нет, не Катрине, а Герда была жизненной реальностью, накрашенная и напомаженная Герда, которая, не ведая ни о чем, еженедельно купалась в прачечной, а ее брат Йо наблюдал за ней и с презрением комментировал виденное; праздничная Герда с приветливыми, честными, большими глазами, благодарная Герда, шептавшая: «Это ты был всегда»; это была Герда, которая действительно представляла для нас обоих Женщину.
— Ах, — сказала она, а может мне просто померещилось, когда музыка стихла, и мы снова стояли рядом, и я как бы не замечал, что все еще продолжаю держать ее теплую руку в своей.
Музыканты вдруг вошли в раж, пианист без промедления начал наигрывать бешеное буги-вуги, так что многие танцующие покинули танцплощадку.
— Пойдем, Петер, — прошептала она, — посмотри, все идут… я не особенно хорошо могу свинг…
Она потащила меня к дырке в заборе. Мне показалось, что все белые лица в толпе парней повернулись к нам. Я держал руку в кармане, чтобы скрыть свой позор. Но как раз там была такая толчея, что нам пришлось стоять и ждать, и вот тогда я случайно оглянулся через плечо и — увидел ее.
Она танцевала свинге Оге Брейденом, прославленным во всей округе Оге Брейденом, у которого был мотоцикл и который стал причиной несчастья Марии (но об этом знал только я. Все другие думали, что это был дядя Кристен), с Оге, соблазнителем дамских сердец из Нордмо: узкие брюки, расшитая золотистыми нитями куртка, смазанные кремом длинные волосы и манеры официанта; Оге танцевал с Катрине под дикую мелодию буги-вуги, отбрасывал ее от себя, так что ее легкая юбка взвивалась вокруг узких бедер, снова ловил и прижимал крепко к золотистой вышивке на его матерчатой куртке, бросал ее и себя в разные стороны, его длинные волосы свисали по щекам, ее — золотистым облаком окутывали бледное лицо, которое под неумолимыми лучами прожекторов смеялось и светилось от радости в свободном танце, ритме, движении, вихре… Кто мог с ними равняться!
— Она! — прошептала Герда, и мы оба уставились на этих двоих. Теперь они остались на площадке одни, словно безумные следовали тактам музыки, выделывали такие пируэты, что состязаться с ними не имело смысла. Другие уступили им пальму первенства, не смея поддаться соблазну и преступить границы посредственной умеренности. Подошвы Оге Брендена бешено колотили по доскам пола, его длинные ноги будто вращались в узких брюках, золотистые пуговицы на куртке искрились, упавшие на глаза мокрые волосы тотчас откидывались; желтый галстук победоносно взлетал над одним плечом. А она? Мы видели только ее развивающиеся кудри, иногда ее большой рот, белые зубы и глаза, сияющие от возбуждения, сладострастия («но почему?» — спросил я себя, застыв на месте и рассматривая этот спектакль), беззаботного веселья; казалось, что они вот-вот разорвут себя на мелкие кусочки под разнузданные завывания ритма буги-вуги. Каждый раз по толпе проходил стон, когда сильные руки Оге Брендена бросали ее назад, потом почти тотчас вперед, потом в одну сторону, в другую, когда ее юбка вихрилась слишком высоко, выше ее белых бедер, когда его напомаженный чуб вновь отбрасывался назад и спешно приглаживался натренированным движением руки… И все это ни на минуту не останавливаясь, в такт с джазовой музыкой. Оге в свое время плавал моряком на суднах, у него был разбит нос, руки в татуировках, если верить Йо, а моя Катрине танцевала, крутилась-вертелась, порхала рядом с ним, с этим верзилой, точно здесь был ее дом, точно это было то, о чем она мечтала, сидя одна-одинешенька в лесу — танцевать безумный свинг с местным обаятельным, но с дурной репутацией парнем. Она была в ударе, она была в экстазе, моя Катрине. Она превратила танец в некое экстравагантное цирковое представление, где все присутствующие были только зрителями.
