E-18. Летние каникулы - страница 125

Я так увлекся сделанным открытием, что не заметил, как тетя Линна покинула «комнату Марии» и стояла теперь во дворе. Дверь была закрыта, она стояла не двигаясь, будто готовясь к чему-то, будто решая нечто очень важное для себя или будто ожидая больших неприятностей, а потом направилась к открытой двери в кухню: она бежала тяжело и неуклюже, на манер полной женщины, слегка расставив руки, почти не поднимая ног от земли и немного раскачиваясь, переваливаясь, медленно, будто вся ее энергия была израсходована на эти неустанные колебания-покачивания и ничего не оставалось для души. Невесомой пушинкой парила она над зеленой травой, весьма ритмично, будто плыла в тихом полуденном воздухе, летела медленно… молчаливое бегство… а передник крутился-перекручивался вокруг ее широких белых бедер. Возбуждена? Испугана? Смущена? Во всяком случае, не такая, всегдашняя: моя дорогая тетя Линна, которую я втихомолку боготворил и которой поклонялся в часы своего одиночества, была увидена мною в неосознанный ею момент, в мгновение вечности; оптический, конечно, обман, но хотелось сохранить ее в памяти именно такой, вроде бы в статике и вроде бы в движении… бегущей по зеленой траве в жаркое полуденное время; грузной, зрелой, отягощенной возрастом, в переднике, скрывающем ее женские прелести, безжалостно выставленной на показ тяжеловесностью фигуры и собственными решительными, но бесплодными усилиями достигнуть дверей кухни. И пока мое обожание, мое поклонение перед ней не исчезнут и пока моя неутомимая возбужденная активность не доведут мое любопытство до максимального предела, я должен сохранить в памяти ее образ — она бежит, бежит медленно в полуденном безмолвии, руки и ноги в ритмическом движении, вздымающийся над бедрами передник, полная, взрослая, зрелая, покорная, раскачивающаяся вперед-назад, колеблющаяся, двигающаяся, но как-то безуспешно, вопреки устремлениям достигнуть кухонной двери, ее спасения… Я старался удержать это видение, созданное моей фантазией, пока оно не исчезло, не превратилось в нечто застывшее, в натюрморт, или не подверглось трансформации: невесомое, парящее, скользящее существо в переднике, обвивающем движущееся тело, согласованность в движениях, свободное откровение женщины, танцующей между старыми постройками в усадьбе Фагерлюнд… Привлекательная женская фигура… Это была моя тетя Линна. Разве можно сравнить ее с ним? С ним, который стоял позади скотного двора расставив ноги и судорожно демонстрировал свое ребячество, вершил супружескую измену. Какие еще нужны доказательства? Его молодеческая энергия, неверность, обман — налицо. А что она? Означает ли ее поведение скрытое выплескивание женского страха? Я вздохнул с облегчением и с радостью — выражением моей глубокой любви и уважения к ней, когда она, наконец, достигла кухонной двери. А что дядя Кристен? Он тщательно вытер капли своей действа, свидетельство свободы, независимости, молодого лихачества, отсутствия ответственности и обязательств. А я? Я напрягся, сделал последние усилия и — вмиг расслабился. Все страдания каплями ушли в вереск, а с вереска пали на муравьев во мху.

Я слышал, как скрипнула кухонная дверь. Я слышал, как дядя Кристен топал по зарослям прошлогодней крапивы.

Я вытащил носовой платок и старательно вытер темные пятна на брюках. Ощущение счастья и все другие ощущения исчезли. Я получил подтверждение, мне стало легче.

Кончено. Шпионить больше не буду. Не хочу. Надоело. Утомительно и бесполезно! Бессмысленно! Ничего интересного, увлекательного в поступках людей нет. Давно понял: жизнь взрослых ложь, двусмысленность и замалчивание, поэтому не стоит волноваться или раздражаться, следует проявлять сдержанность и равнодушие. Если дядя Кристен имел что-то с Марией, а тетя Линна упрекала его, это их дело, не мое; грустно, конечно, но беспокоиться из-за них слишком глупо, слишком унизительно. По крайней мере, на данный момент.

Я покинул свой наблюдательный пункт, осмотрелся, глубоко вздохнул всей грудью, наслаждаясь тишиной; воспринимал себя сосною, под которой прятался, таким же стройным и таким же горделивым. Твердо решил держаться в стороне: я слишком хорош, чтобы стать участником нескончаемых недомолвок в доме; хватит переживать, подозревать, своих дел достаточно и — не менее значительных; лучше займусь собой и своей оригинальностью. Я чище, глубже и выше их; я докажу это, заставлю считаться со мной, ценить меня, а для доказательства собственной исключительности есть один лишь способ — идти предназначенным тебе Свыше путем. Я поступил, как поступали многие поэты, — искал прибежища и свободы на лоне природы, поскольку жалкий человечий мир стал слишком проблематичным для меня.