— Может, мне взять ведро с собой, — сказал дядя Кристен, словно он давно думал о чем-то конкретном и наконец принял решение. Если она теперь идет к нам, мы встретим ее на тропинке, а если нет, так оттуда недалеко…
— Ну и ты тоже начинаешь чествовать эту… на даче Весселя!
Сказано было резко, оскорбительно. Слова тети Линны вновь пробудили мое любопытство. Что это за женщина, которой нужно молоко, судя по колким высказываниям тети Линны.
— Ну что ты болтаешь как последняя сплетница. Его ответ прозвучал не менее резко. Я никогда не слышал, чтобы он разговаривал с ней в таком тоне. Но он был взволнован, выглядел старше, когда она стояла перед ним и упрекала его.
— Да уж точно подходит для нее, когда добровольно руку подают…
Он молча взял ведро и вышел. Я последовал за ним, опустив глаза.
Взял чемодан, стоящий в коридоре. Он надел на плечи мой тяжелый рюкзак, стоял и ждал. Мы пересекли двор, подошли к воротам.
Уже начинало темнеть, но день не спешил уступать своих позиций: нехотя уходил в тени меж домами, нехотя покидал луга и поля. Середина июня. Светлое время года, безраздельное господство дня, затихающего лишь на короткое время в дреме и выдыхающего в короткие ночи капли росы. Я мечтал о таких вечерах.
Он отбросил в сторону брусья в воротах, шагнул через них, я последовал за ним, остановился, поставил чемодан и снова задвинул брусья. Он тоже остановился, обернулся и ждал меня.
— Кто живет теперь на даче Весселя?
Я осмелился задать вопрос. Я должен знать. Я снова провоцировал, делал вид, что уже взрослый, имею право спрашивать и получать необходимые сведения. Мне нечего было терять. Идиллии прошлых лет все равно уже не возвратить.
— Там живет молодая женщина с ребенком. Мы, мы не знаем ее. Один раз она зашла к нам и спросила, есть ли молоко на продажу…
Больше ни слова. Не хотел говорить. Ведро оттягивало ему руку. Снова померещилось, будто он выглядел молодо, почти молодым парнем. Быть может, сумерки тому виною, что сокрыли в лице его глубокие линии, протянувшиеся от носа к уголкам рта? Нет. И тело его смотрелось молодым, и в движениях чувствовалась легкость, и голос звучал по-молодому звонко и беззаботно, без единой горькой нотки. Будто и не было недавних препирательств с женой на кухне.
— Она, между прочим, очень приятная женщина, — сказал он, — зовут ее Катрин Станг. Она приходится родней Весселю…
Вессель был богатым человеком, свой летний отпуск он проводил обычно на даче, которую выстроил в этих краях на холме, там, где кончались владения дяди Кристена. Помню, мы с отцом однажды были у него в гостях. Помню и угощение: сухое сладкое печенье и кисловатый сок. Фру Вессель, высокая и строгая, он же круглый и красный, в соломенной шляпе и в брюках с подтяжками. Дым от сигары над залитой солнцем верандой.
Между деревьями было довольно сумрачно. Я пропустил дядю Кристена вперед, а сам плелся позади, проявляя, как всегда, осторожность — боялся темноты. Тропинка была хорошо утрамбована и хорошо видима меж вереском и зарослями мха, кустарником, карликовыми березками. Снова мысли о Марии. Она убежала в лес. Почему? Что толкнуло ее на этот шаг? Вздрогнул от страха.
Но вот мы подошли к моей избушке. Прямо над нами светлое и чистое небо, объятое кронами деревьев. На листьях капли росы. Он вставил большой ключ в замочную скважину.
— Так, сейчас увидим, пригодна ли для жилья твоя избушка.
Он отодвинул низкую дверь и вошел первым. Поставил блестящее цинковое ведро с молоком на лестничную приступку, вынул из кармана спички и зажег парафиновую лампу.
— Здесь есть матрац, — произнес он. Но я рассмотрел и другие предметы: стул и низкий стол у окна, жестяной умывальник, примитивно сложенный камин, маленький угловой шкаф, кухонную стойку, на которой стояло несколько пустых бутылок, старый скореженный кофейник и большой стакан. Здесь было все, в чем я нуждался. На гвоздике у дверей висел свитер с типичным норвежским рисунком и старого покроя плащ. Над деревянной койкой, где лежал матрац, красовалась цветная фотография, изображающая остров где-то на юге, очевидно, вырванная из календаря, а рядом на стержне болталась яркого цвета вязаная повязка, которую я признал как повязку для волос. Пока я разглядывал и раздумывал, дядя Кристен схватил вдруг своей большой рукой повязку и сунул ее в карман. Проделал так молниеносно, точно повязки вообще и не было.
