Руми удивленно проводила его взглядом и повернулась к Макалистеру:
– Что это он?
Генри же не сводил глаз с ухмыляющегося Акихико:
– Да как вы… как у вас язык повернулся? – едва справившись с внезапным приступом ярости, выпалил Генри. – Вы вообще сознаете, как его сейчас оскорбили?
– Считаете себя непричастным?
Генри замолчал. Простой вопрос оказался для него слишком сложным. Потом швырнул злосчастный веер Асикаге и, чертыхнувшись по-английски, поспешил вслед за Соратой. Руми что-то крикнула вдогонку, ей вторил спокойный голос зама, но Генри не стал вслушиваться, иначе без мордобоя точно бы не обошлось.
Кимура яростно сдирал с себя детали женского наряда, когда Генри ворвался в костюмерную. На скрип двери Сората не обернулся, стоя в развязанном халате посреди комнаты, и выпутывал из волос красный шнурок, руки не слушались, но он упорно дергал тугой узел. Оби валялось на полу желтой змеей.
– Дай помогу, – Генри, не дожидаясь неминуемого отказа, подошел и потянул за край шнурка. Узел легко развязался, и освобожденные волосы рассыпались по плечам и спине. – Ты… ты как? Слушай, не принимай близко к сердцу, завтра все забудется, я уверен.
Сората дернулся, порываясь отбить руку, но не успел, и кисть рассекла воздух.
– Забудется? – Он отскочил в сторону, скидывая с себя остатки кимоно. – Конечно, забудется! Это же не тебя… – Он едва не задыхался от обуревавших его эмоций и не договорил. Тыльной стороной ладони стер с губ помаду, оставляя на руке алый след почти до самого локтя, и все-таки выкрикнул зло. – Не тебя одевали в женское кимоно!
В этом возгласе было столько отчаяния, что Макалистер догадался – дело не только в дурацком переодевании, сумасшедших идеях Руми и стычке с Акихико. Он слишком долго копил в себе обиды, и чаша переполнилась.
– Отнесись к этому как к спектаклю, игре. – Генри честно пытался изображать спокойствие и легкость, но мучения Сораты отчего-то воспринимались как свои собственные. – Черт! – Мужчина с силой ударил по стене кулаком. – Вот же урод! Я заставлю его извиниться! А ты, – он сгреб со стула аккуратно сложенную одежду Кимуры и бросил ему, – одевайся.
Глаза Сораты, подведенные тушью, влажно блестели, полные злых слез, и Генри страстно хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы вернуть им прежнее ехидное выражение. Здесь они были вдвоем, как тогда на маяке, как в медпункте после сражения с паучихой или ночью в комнате коменданта за разбором журналов. Им вроде бы незачем было таиться друг от друга, но Кимура упорно сдерживал себя, кажется, будто он сам не знал до конца, на что был способен, ослабь он этот постоянный контроль.
– У меня этот спектакль уже в печенках сидит, – огрызнулся Кимура, но уже спокойнее, чем минуту назад, поймал одежду и отвернулся, старательно стирая с глаз остатки расплывшейся туши. – Каждый считает, что вправе сказать мне любую гадость. Знаешь, кем я уже успел побывать? – чувствовалось, что, борясь с завязками на брюках, Сората снова начал заводиться. – Хотя нет, трансвеститом меня назвать догадался только ты!
Он замер, зло сверкая глазами на Генри:
– И как? Почувствовал себя… удовлетворенным?
Генри мысленно перевел дух, хотя последнее замечание друга было довольно ядовитым. И все же, похоже, что Сората потихоньку успокаивался. Лучше пусть ругается и кричит, в некоторой степени Генри даже льстило, что именно ему выпала честь стать свидетелем срыва гордого «самурая».
– Вполне. – Он кивнул. – Значит, ты еще в обиде, да? Может, мне извиниться? Признаю, я был не совсем прав.
– Не совсем? Да вам даже смелости не хватает, чтобы полностью признать свою вину! – воскликнул Сората, эмоционально взмахнув руками, не замечая, как переходит на официальный тон, что в его случае, как заметил Макалистер, означало крайнюю степень раздражения. – Думаете, извинения решат проблему? Думаете, можно оскорбить кого-то, а потом просто взять и извиниться? Вы… – Он набрал в грудь побольше воздуха, но сумел сдержаться. Перевел дыхание и почти спокойно, чуть дрожащим голосом сказал. – Знаете, Генри, довольно. – Сората стер салфеткой грязные разводы с лица. – Идите к черту. Видеть вас больше не желаю.
