– Может, уступишь мне? Я повыносливее буду.
Если это была шутка, но не самая удачная. Макалистер, в свою очередь, недобрым взглядом покосился на него и недоверчиво пробормотал:
– А пополам не переломишься?
Небо темнело на глазах, смешиваясь с насыщенной синевой моря, и горизонт потерялся в сгущающихся сумерках. Лодка легко покачивалась на колышущейся водной глади, и британец дал рукам отдохнуть.
– Я в одиночку разгружаю машину с продуктами, – оскорбился Сората. – Ты опять судишь по каким-то своим извращенным стандартам. Мы же вроде выяснили, что я нисколько не слабее тебя.
Кимура выпрямился на носу во весь рост, гордо скрестил руки на груди, и соленый ветер, становившийся тем сильнее, чем больше отдалялся берег, тут же принялся трепать его волосы, выдирая из косы прядку за прядкой. Генри совершенно не хотелось спорить, и он прикрыл глаза. Мерный шелест волн убаюкивал. Лавка под ним шевелилась как живая, пальцы сжимали чуть сопротивляющиеся весла. Мужчина отпустил одно, чтобы утереть брызги с лица, лодку ощутимо качнуло, Генри инстинктивно пригнулся, хватаясь за борта, и в этот момент позади Кимуры вздыбилась огромная волна. Она рухнула на лодку, сметая все на своем пути и переворачивая с ног на голову.
Генри бешено заработал веслами, но удержать лодчонку на плаву было слишком сложно, ее бросало из стороны в сторону, захлестывало волнами, подбрасывало вверх и вновь погружало, казалось, до самого дна. Соленые брызги жгли глаза, и Макалистер перестал видеть хоть что-нибудь в мешанине из ветра и воды. В ушах свистело, и, когда лодка перевернулась, он успел лишь схватиться за свой рюкзак прежде, чем волны сомкнулись над головой…
Холод пробирал до костей, но Генри был ему благодарен. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит наполовину в воде, наполовину – на острых камнях. Попытался подняться, но ладони скользили по разбросанным вокруг обрывкам водорослей, разбитые колени отдавались саднящей болью. Мужчина сел, огляделся, дожидаясь пока голова перестанет кружиться и гудеть, как противоугонная сирена. С моря наползал промозглый молочно-белый туман, густой, как взбитые сливки, и за ним мир терялся, будто его и не было. Генри поднялся на ноги и вытер кровоточащие ладони о штаны, ссадины сразу защипало. Пляж, усыпанный галькой и осколками скальной породы, был довольно узким и переходил в поросший низким леском склон, но туман добрался и туда, затрудняя осмотр.
– Сората! – громко позвал Макалистер, но чертова дымка пожирала звуки. Она уже обступила мужчину со всех сторон, оседая на одежде и коже новым слоем влаги, холодной и неприятной. Ветра не было, но согреться все равно не получалось. – Сората!
Кимура не отзывался, и сердце зашлось в тревоге. Генри сделал шаг, и под подошвами ботинок зашуршала галька, грозя предательски выскользнуть и повалить его на землю.
– Сората! – еще раз крикнул он и пошел вдоль берега, то и дело оступаясь и останавливаясь, чтобы вглядеться в мутный пейзаж. Птицы не кричали, и вообще иных звуков, кроме издаваемых им самим, Макалистер не слышал. Это пугало. – Где ты, Сора? Сора!
Туман искажал голос, делая его не просто чужим, а пугающим и каким-то неестественным. Но вот в просвете между валунов, чуть поодаль от воды, что-то показалось. Генри поспешил туда, едва удерживая равновесие, и увидел Сорату, лежащего лицом вниз, волосы мокрыми черными лентами полоскались в подкрашенной красным лужице.
И он не шевелился.
– Черт! Черт!.. – Генри рухнул на колени и перевернул тело. Необычно белое лицо ярким пятном выделялось на фоне прилипших к нему прядей и кровавой раны на виске, ресницы не дрожали. Зато руки Генри мелко затряслись, когда он оттащил Кимуру подальше от воды, уложил и припал ухом к груди. К счастью, сердце медленно, но билось. Макалистер с облегчением выдохнул. – Мелкий засранец. Надеюсь, этого никто не узнает.
Он наклонился к его лицу и зажал нос пальцами. Все по инструкции, а ее он помнил прекрасно. И это только ради Сораты.
– А-а-а… Ге… Генри? – Глаза Кимуры открылись, и Генри отпрянул. Почти сразу Сората закашлялся, избавляясь от попавшей в легкие воды. Когда с оказанием первой помощи было покончено, назрел самый важный вопрос.
