Садовникова хмуро проследовала через предбанник и даже охраннику на выходе не улыбнулась, хотя он и дверь прибежал для нее распахнуть, и в глаза преданно заглядывал.
Шла к машине, сердито думала: «Бред натуральный. Остров на Карибах — но законы российские. Да быть такого не может! Прав Чайкин: подстава. На дурачков расчет. Да еще собеседование устроили на выселках, в каком-то недострое».
Правда, Демьян раньше никогда не подводил. Все его предложения были реальные, более чем достойные. Блогер с благотворительницей — тоже довольно известные шишки. Ради пустяка на дальнюю окраину Москвы не поедут. И краснеть-волноваться не будут.
Впрочем, Татьяне быстро надоела дедукция. Она села в своего красавца «Инфинити» (вдвойне приятно, что не от любовника цацка получена, а честно заработана). Аккуратно тронулась. Снег усилился, ветер трепал голые деревья и рекламный щит с девушкой и надписью «Я свободна!».
Садовниковой вдруг вспомнился старый-престарый журнал «Семья и школа» (у отчима целая подшивка имелась — воспитывал падчерицу по науке). Недавно от скуки пролистывала, наткнулась на письмо женщины. Та недавно развелась с никчемным мужем и гордилась, что теперь ни от кого не зависит. Таня тогда порадовалась за неведомую читательницу. Но дальше в журнале шли комментарии. Предшествовал им суровый заголовок: «Свободна. От чего?»
Кандидаты наук, психологи и прочие ученые наперебой доказывали: одной — плохо. Одной — нельзя.
Иногда — серыми зимними сумерками — Садовникова с ними соглашалась.
Она включила щетки на максимальный режим, врубила обогрев всего, чего можно, а также веселый, безнадежно устаревший «Ottawavan» и поняла, что ей страшно не хочется сейчас ехать домой, в пустую квартиру.
Счастье, что имелся в ее жизни человек, который всегда был ей рад.
Звонить, предупреждать не стала: любимый отчим — отчаянный домосед, куда ему из дома в столь ужасную погоду. А еда у Валерочки всегда вкусная — независимо, ждет он гостей или нет.
Таня заехала в магазин, купила тортик, хорошего чаю, набор приправ — великому кулинару Ходасевичу всегда пригодится. И велела навигатору везти из Новой Москвы на улицу Сельскохозяйственную.
Валерий Петрович встретил ее в спортивных штанах, клетчатой ковбойке и тапочках ей в тон. На его массивной, но осанистой фигуре даже столь примитивный комплект смотрелся элегантно. А когда лицо отчима осветилось бесконечно счастливой улыбкой, Тане он показался самым красивым человеком на земле.
Бросилась толстяку на шею, обняла, прижалась к безупречно выбритой щеке, вдохнула запах свежести, хорошего мыла, дорогого лосьона. Да еще — обратила внимание — из кармана ковбойки выглядывает уголок носового платка, идеально отглаженный.
— Ты такой элегантный, кого-то ждешь? — лукаво улыбнулась падчерица.
— Танюшка! Да кто ж ко мне приходит, кроме тебя.
Отчим, несмотря на свои габариты, легко присел, вынул из обувного шкафчика ее тапочки.
— Валерочка! Ну чего ты! Я бы сама достала.
— Нет уж, деточка, — его глаза сияли. — За любимыми гостьями я всегда ухаживаю сам.
Галантно принял из ее рук экологичную шубку, повесил на плечики. Захлопотал:
— Ну, проходи. С чего начнем? Есть пельмешки. Лепил саморучно. Фарш, правда, покупной, но сильно улучшенный. Семгу пару дней назад засолил, сегодня должна быть готова. Грузди есть. Багетик французский сегодняшний. Масло с травами.
— Ох, Валерочка! — Она поставила в холодильник торт. — Давай… все! Я целый день голодная.
— Диета? Или дела?
Он поставил на плиту кастрюлю с водой. Достал семгу, принялся нарезать ее — тончайшими, прозрачными ломтиками.
— Ох, ты не поверишь. Я ходила на собеседование.
— Куда?
— Да чудеса. Вот как ты сам думаешь, может такое быть, чтоб остров где-то на краю земли, чуть не у мыса Горн, но жили бы там все русские? И законы наши? И даже валюта — рубль?
Валерочка разложил семгу красивым веером, кивнул:
— Конечно, может. Только он не у мыса Горн, а ближе к острову Пасхи.
Таня опешила.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, скажем так, не из открытых источников, — улыбнулся отчим.
— Подожди, — Таня подозрительно взглянула на толстяка, — это ты, что ли, мне собеседование организовал?!
