Краев улыбнулся криво, через силу, уже чувствуя, как перспектива товарищеского ужина катится в тартарары.
— Завтра, — выговорил он, — меня с утра везут в лес. Отец noгибшего сослуживца пригласил… Хотите, ключ от номера оставлю? Пускай Тихон базируется… дорожку он знает… чтобы вам в бункерной двери лазейку для кота автогеном не вырезать…
Последние слова он договаривал уже с закрытыми глазами. А когда, спохватившись, разлепил веки, то встретил пристальный взгляд Варенцовой.
— Опять болит? — негромко спросила она.
— Да, есть немножко, — сознался Краев и тихо сел на пол. — Там… в тумбочке… контейнер. Один шприц… и две капсулы, жёлтые…
Шприц оказался в руке у Оксаны без всякой задержки, непонятно каким волшебством. Восприятие во время приступов выделывало занятные штуки, включаясь, кажется, на одну секунду из каждых пяти. Краев потянулся за шприцем, но рука была холодная, мокрая и неуклюжая. Оксана сама задрала ему рукав, нащупала вену…
— Тебе, может, врача? — скачала она, вытаскивая иглу. — «Скорую»? Я сегодня слышала, у них тут в больнице специалисты очень хорошие…
Краев близко увидел её глаза и вдруг понял, какой женщиной была суровая подполковница. Может, сегодняшний приступ был ему ниспослан нарочно затем, чтобы он это уразумел. Он выбил зубами дробь по кромке чашки, заливая гусевское снадобье, и стал ждать если не облегчения, то по крайней мере спасительного забьггья.
Оксана сидела рядом с ним на полу, обнимая, поддерживая, невыразимым образом отгоняя прочь боль. В какой-то момент она даже примерилась, а не получится ли уложить его на кровать, но Олег был покрупней, чем она, а безвольное тело становится чудовищно неподъёмным, уж ей ли было не знать. Дотянувшись, она стащила с кровати старый клетчатый плед и закутала Краева.
Почти сразу к ним присоединился Тихон. Зевая во все клыки, кот потоптался у Краева на ногах, потом полез выше, покрутился, ища единственно верное место, и наконец устаканился в немыслимой позиции — тёплой урчащей меховой подушкой у Олега под левым виском.
Оксана приткнулась к нему головой с другой стороны, чувствуя, что вот-вот разревётся. Так вот, значит, ради чего Олег припас левый револьвер с бумажкой на стволе. Чтобы уйти по собственной воле, а не тогда, когда прикажет болезнь. И не вмешаться, и не помочь, и не остановить… Только-только померещившегося ей принца на белом коне…
— Значит, говоришь, по капельке? В тесной мужской компании? — Бьянка усмехнулась и положила ногу на ногу так, что куцый халатик явил взгляду кружева от Диора. — Ну и чем же закусывали?
Туалет её был роскошен, вызывающе утончён и являл собой ярчайший контраст по сравнению с гостиничными реалиями. Особенно с постельным бельём.
— Рукавом занюхивали, — буркнул Песцов. — «Кристалл» закусывать нельзя, весь букет испортишь. Ты, Бьяна, понимаешь, это ж батя того прапора… который за рулём сидел… Ваньки… Так вот, очередь из калаша ему врезала метров с полста. Ты, Бьяна, понимаешь — из калаша?
— Ну? — Бьянка потянулась, хмыкнула и поиграла полой своего халатика. — Понимаю.
— А ничего ты, Бьяна, не понимаешь, — начал злиться Песцов. — На нём броник был, экспериментальный, с металлокерамическими вставками. Дерьмо ещё то. Одну пулю та вставка держит, а если больше — хрусть. На острые, твёрдые, как металл, фракции. И всё, кончился Ванька. А потом все кончились. Кроме меня и сержанта. И мне бы капец пришёл, если б не он. Даром что писатель — мужик…
Песцов зарычал и вытер глаза.
— Знаешь, Сёма, за что я тебя вообще-то люблю? — неожиданно рассмеялась Бьянка. — За то, что дурак. Сколько жизнь тебя била, а ничего ведь не вбила. Вернее, не выбила. Всё-то тебе подавай любить, дружить, доверять, локоть чувствовать… Причём в смысле опереться, а не под рёбра в самый нужный момент… Ну признайся, рассказал ведь этому своему Краеву, что у него есть вещица, за которую я теоретически ему помогла бы с башкой? А? Рассказал?
— Ну допустим, — хмуро посмотрел на неё Песцов. — Потому что он мне — свой. И чтобы загибался на моих глазах, не хочу… Короче, поможешь? Хреновину он тебе, кстати, точно отдаст. Она ему, как я понял, особо-то не нужна.
