Джет надел свой талисман и пригладил волосы.
– Так и береги его. А говорил «ничего не умеешь», – передразнил джета Иллари, глядя вслед поспешно ретировавшимся слугам.
– Да я бы знал, господин, что по-вашему это называется уменьем, – ответил джет все с той же подкупающей искренностью.
Умел он не только драться. Казалось, он умел решительно все. Обязанности его в доме не были еще определены, и тем не менее без дела он не сидел.
Не раз Иллари вместо ботвы выдергивал из грядки храпящего садовника, когда смуглая спина джета сгибалась над каким-нибудь заморским растением. Садовник в свое оправдание только и мог пробормотать: «У него лучше выходит», – и то было сущей правдой. Колючие кусты не царапали джета, жгучие цветы не обжигали. Ни разу не оборвал он лиловый вьюн, выпалывая сорняки – а их он прямо таки под землей чуял. Иллари уже не удивлялся тому, что в первый вечер их знакомства джет с такой легкостью удержал его коня. Даже самые дикие кони не лягали его. Охотничьи собаки ластились и виляли не то, что хвостами – всей задницей. Лохар, которому Иллари не поскупился на внушение, затаил на джета злобу и однажды на пари подговорил его зайти к сторожевым змеям. Туда даже смотритель заходил не иначе, как в сапогах по самую глотку, и, едва покормив скользких тварей, выскакивал из змеюшника, как ошпаренный. Завидев джета после его визита в змеюшник, смотритель не переводя духу полдня ругался самыми непотребными словами, и немудрено: одну из змей джет попросту забыл у себя на шее. Жуткое зрелище: мальчишка прибирает двор, а смертоносная тварь, разнежившись в тепле, потягивается, щекочет его хвостом под мышкой, засматривает в глаза, шипит что-то нежное на ухо. Смотритель орал, что если этот пакостник еще хоть раз подойдет к его вотчине, то ноги его, смотрителя, здесь не будет. Под конец он размяк и унизительно канючил, выспрашивая у сопляка его удивительный секрет. Джет щурился и неизменно отвечал с доброжелательной серьезностью: «Уймись, что ты? Какой еще секрет?»
После визита в обитель змей джет пожелал сменить сферу деятельности и пристроился на кухню. Оторваться от его стряпни было положительно не в силах человеческих, и Иллари изгнал его оттуда собственноручно под горестные стенания всей дворни.
– Да пойми ты, – втолковывал он огорченному джету, – что у меня, других дел нет, кроме как жевать день напролет?!
Заживлять раны и заговаривать боль джет тоже умел. Коснется больного места своими тонкими пальцами, прошепчет что-то – и все. Но боль уходила, кровь останавливалась, раны затягивались прямо на глазах. Когда любимую лошадь Иллари доставили после охоты с развороченным брюхом, джет присел рядом, вложил в чудовищную рану жемчужно отливающие внутренности, едва сдув с них пыль, и сдавил вместе края раны. Даже зашивать не стал. Но деньков через десять лошадь бодро ступала по двору, помахивая хвостом. И шрама не осталось. Как-то раз Иллари взял джета с собой к толстому Бахту. Джет его кошку паршивую только на руки взял да погладил разок-другой. Но к следующему визиту кошка была достойна изливаемых на нее похвал.
Вконец осатанев от невероятной умелости джета, который одинаково легко управлялся с любым инструментом, что плотницким, что музыкальным – так вот, обозленный Иллари предложил джету заглянуть в оружейную. Оружием Иллари всегда занимался сам, и ничья святотатственная нога не преступала порога оружейной. Иллари впервые впустил еще кого-то в комнату, где раньше бывал только он сам. Оглядев результаты джетова труда, Иллари пришел в восторг на грани буйного помешательства.
– Вздуть бы тебя, поганца, чтоб ни сесть, ни встать, – посмеивался Иллари.
– За что, господин? – джет откидывал длинную челку и глядел на Иллари своими лиловыми глазищами.
– Преданный вассал своему господину не лжет, – наставительно вещал Иллари. – А ты меня обманул. «Ничего не умею.» Как же! С голоду он помирает. Да ты с такими руками и дня бы голодным не остался.
– Мне ваши места внове, – каждый раз спокойно и искренне отвечал джет. – Я и не знал, что у вас такая малость считается уменьем. Да и не много бы мне это помогло. Мне ведь не всякий господин годится.