Рыдлов. Андрюша, ведь ты наш?
Остужев. Я свой, душка, свой собственный.
Евгения Фоминична (глубоко вздохнув). Ах, какой это ужасный характер. Знаете, он непримиримый. Он совсем не понимает, как надо жить.
Лебедынцев (Остужеву). Андрюша, и ты на меня? Почто?
Остужев (раздражительно). Видишь, голубчик мой, я люблю дикие выходки, только когда они хоть мало-мальски оригинальны по замыслу или по выполнению. А от того, когда человек распояшется и расстегнется, до оригинальности еще целая пропасть.
Лебедынцев. Эх вы, лицемеры! Все вы хотите того же, чего и я, только чтобы все это в перчаточках.
Рыдлов. Ведь мы это только в своем кругу говорим откровенно. Но у нас дело будет поставлено совершенно по-джентльменски. (Лебедынцеву.) Мы все, что Вадим Петрович говорил, напечатаем в первом же номере, а между тем далее поведем свою линию.
Эмма Леопольдовна (разражаясь хохотом). Ай да Ларион Денисович!
Кэтт встает и, повернувшись к мужу спиной, опирается на пианино. Остужев прямо против нее, не сводя с нее глаз, незаметно улыбается.
Да вас в министры, непременно в министры.
Чечков. Попочка, да ты это сам? Из своей головы?
Лебедынцев. Будет прок!
Рыдлов (гордясь произведенным впечатлением). Уж если я за что возьмусь, так, будьте покойны, в грязь лицом не ударю. (Косо поглядывает на Эмму Леопольдовну.)
Чечков (тихо Эмме Леопольдовне). Вы, золотая моя, ему, кажется, головку-то завертели. Он то и дело на вас петухом поглядывает да перышками пошевеливает.
Эмма Леопольдовна. А вас это тревожит?
Чечков. Года мои такие. Надо зорко глядеть.
Эмма Леопольдовна. Успокойтесь. Он не моего романа.
Чечков. Я ведь Отелло. Вы меня бойтесь.
Лебедынцев (говоривший с Рыдловым). Там пой-распевай, а у меня впереди светло. Сперва успех, а потом можно и физиономию усвоить. До свидания, друг. Хлопот теперь у меня много. Times is money, не правда ли, мисс Уилькс?
Мисс Уилькс. О yes.
Лебедынцев. И потому общий поклон, господа. (Рыдлову.) За деньгами заеду завтра утром. (Уходит.)
Рыдлов (подходя к Чечкову и Эмме Леопольдовне). О чем шепчетесь, Эмма Леопольдовна, с дяденькой?
Эмма Леопольдовна. О путешествии.
Чечков (тревожно). Охота разговаривать.
Рыдлов. Куда?
Эмма Леопольдовна. Странное и приятное совпадение: меня Сергей Павлович гонит на осень из Москвы — я здесь в октябре дурнею, а он человек со вкусом. Кроме того, у меня портится характер, и я его в это время ревную. Правда, Serge?
Боженко (говоря с Остергаузеном и не слушая, о чем идет речь). Правда, Эмма. (Остергаузен.) Так я говорю, что газета все-таки должна держать общество в ежовых рукавицах…
Эмма Леопольдовна. Я еду в Биарриц.
Рыдлов (вскрикнув). С дяденькой?
Чечков. Ох, попочка, как ты орешь! (Встает.)
Эмма Леопольдовна. Однако, где Любочка?
Остергаузен, внезапно встревоженный, начинает рассеянно слушать, поглядывая на балкон.
Она все сидела вот тут с синьором Сакарди, да и пропала… Вероятно, слушает где-нибудь в саду его чудные mezzo-voce.
Остергаузен внезапно решительно и быстро уходит в сад.
Рыдлов (хихикая). Забрало немца за сердце!
Эмма Леопольдовна. Сергей Павлович, ты в клуб?
Боженко. Нет, домой. Надо отчет просмотреть. (Берет шляпу и целует руку Кэтт.) До свиданья, Екатерина Вадимовна. (Пожимая руку Остужеву.) Хорошо ваш отец и думает и чувствует, только зачем нашим зверям апельсины? Бисер мечет… (Вздыхает.) И я когда-то верил, и я когда-то пылал полуночной лампадой. А к чему все это привело? Нет, с волками жить — по-волчьи выть… До свиданья. (Уходит.)
Чечков. Пройдемтесь по саду, Эмма Леопольдовна. Надо немного освежиться от литературных споров.
Рыдлов. Пройдемтесь.
Чечков (с неудовольствием). Кажется, я на тебя уж насмотрелся, голубчик мой.
Эмма Леопольдовна. Он о литературе говорить не будет, Василий Ефимович. Я ему запрещу.
Рыдлов. Пойдемте искать Любку с мужем и тенором. Хи! Забавная будет интермедия.
Чечков. Ах, попка, какой злорадный! Ах, какой…
Эмма Леопольдовна. Ничего, Василий Ефимович. Говорят, чему посмеешься, тому и послужишь.
Уходят в сад.
