Рыдлова. Пойдемте, братец, сообразим вдвоем. Он ведь добрый, только уж очень начитался…
Рыдлов. Я эти идеи буду строго в своем органе проводить. Maman вот спасения души ищет, а я жизнью желаю себя увековечить.
Рыдлова. Ну, увековечивай, только не очень мудри да помни: я всю жизнь видела — чем ты лучше рабочего человека бережешь, тем тебе же выгоднее.
Рыдлов. Я рассмотрю этот взгляд на практике и в своем органе.
Чечков. Вот тебе мой последний сказ: орган ты свой заводи и играй ты на нем свои новые песенки. Только позволь ты уж мне под эти песенки не плясать: либо ты у меня паи возьми, либо я у тебя. А по миру, ангел ты мой, я с твоей шарманкой ходить не намерен. Да и у людей куска изо рта вырывать не желаю. Пойдем, сестрица, потолкуем вдвоем. Я вам свои планы подробнее изложу.
Уходят.
Рыдлов. Ах, какой мрак! Полнейшее незнакомство с основными законами политико- экономич… (Внезапно бледнеет.) А как бы он маменьку не облапошил. (Быстро уходит.)
По уходе мужа Кэтт подходит к своему письменному столу, смотрит на портрет мужа и молча, со вздохом поворачивает его лицом к стене. Входит Эмма Леопольдовна, очень изящно одета.
Эмма Леопольдовна. Милочка, я сейчас с concours hippique. Меня замучили вопросами о тебе: где ты? что ты? как ты? Кое-кто боится, что ты собираешься быть интересной.
Кэтт. Какие глупости!
Эмма Леопольдовна. Ну, глупости или нет, а все так глупят. Что ты в самом деле пропала? Хандрила?
Кэтт. А ты чему радуешься постоянно? Какое такое счастье тебя ждет каждое утро?
Эмма Леопольдовна. Мало ли какое? Я умею, хочу и счастлива.
Кэтт. Что ж, это твой муж тебе помогает?
Эмма Леопольдовна (гримасничая). Пст! Угадала!
Кэтт (очень волнуясь). Какие вы все лгуньи.
Эмма Леопольдовна. Кто все?
Кэтт. Замужние дамы.
Эмма Леопольдовна. И ты, значит?
Кэтт. Пока нет. Мне пока лгать не нужно, потому что я сама не понимаю, что мне надо скрывать, или кем мне надо притворяться. Я пока просто в недоумении: что со мною? Что я делаю? Что чувствую? С кем живу? Что впереди?
Эмма Леопольдовна. Уу! Какая… бездна. Кстати, как твоего мужа сегодня обласкали, читала?
Кэтт (не слушая ее). Конечно, лгуньи. Ну, разве девушкой я могла догадываться, что ты так гримасничаешь, когда заговорят с тобою о муже? Ведь ты всем показывала, что там, в вашем семейном уголке, есть какое-то свое счастье, интимность, интересы, которыми ты не хочешь делиться со всеми, но которые непременно есть, непременно… И даже твой шутливый тон с твоим мужем и его постоянные «Эмма любит», «Эмма сказала», «Эмма хочет» и твои «Сергей да Сергей»… А ведь ни Сергей, ни Эмма ничего не чувствуют вместе, кроме тоски, холода, недоверия… пожалуй, и отвращения.
Эмма Леопольдовна (насмешливо глядя на нее). Так, так…
Кэтт. И вот мы смотрим на вас и думаем: «Ведь не влюблены же они, а как им хорошо! Не роман же у толстого Сергея Павловича с его ненаглядной Эммой, да и ненаглядная Эмма не кинется под поезд, если ее Сергей умрет или изменит, а как они счастливы»… И идешь замуж, думаешь… Ничего не думаешь, а просто идешь, чтобы быть счастливой, как все. А тут-то и мышеловка.
Эмма Леопольдовна (посмеиваясь). Нет, не мышеловка. В Париже как-то вижу я на Champs Elyses балаган. Множество народу, входят с одной стороны, выходят с другой. На балаганчике вывеска: «Здесь показывается круглый дурак». Мне было интересно. Я вошла — и меня любезно подвели к зеркалу. Как ты полагаешь, когда я вышла, сказала я кому-нибудь: «Не входите»? Что с тобою?
Кэтт. Ну, а если бы тебя ввели в тюрьму и продержали там лучшие твои годы, ты сочла бы себя в праве также молчать?
Эмма Леопольдовна. О, голубка, тюрьма, лучшие годы… Was ist das? (Показывая вокруг.) Тюрьма с обстановкой от Шмидта и настоящими гобеленами, с рысаками по семи тысяч каждый, с этакими брильянтами, с возможностью иметь все, делать все, жить как хочешь…
Кэтт. Ах, какая прелесть! Так я живу, как я хочу, по-твоему?
Эмма Леопольдовна. А если нет, то прости меня, ты еще просто глупа.
Кэтт. Может быть. Жить как хочешь! Какая ложь! Человека до свадьбы я всегда видела на известном расстоянии и вдруг он становится моим воздухом, окружает меня со всех сторон, он в моей уборной, он со мной в коляске, везде, везде. Приходит, целует меня в губы, трогает меня, обнимает, спит при мне… В театре сидит за мною в ложе, дышит мне в шею и поднимает мне волосы своим дыханием…. Эта ужасная, возмутительная близость… И это называется жить как хочешь?! Ужасно! Глупо! Ну, так научи меня, ради бога, как мне поумнеть, потому что я не только не живу как хочу, но и перестала понимать, чего я хочу, на что мне сама жизнь.
