Сиделка, предупрежденная Роги, помогла Терезе сесть в кресло у окна. Когда певцы смолкли, Тереза помахала им, а из дверей вышла Джеки Деларю, добродушная экономка, с бумажными стаканчиками горячего какао. Роги украдкой плеснул в свой рому из карманной фляжки.
И тут – voila! [Здесь пожалуйста (фр.).] – послышался перезвон колокольчиков, лошадиное фырканье, стук копыт, и из переулочка за библиотекой выехали две большие, устланные сеном повозки с Севереном и Адриеном на козлах и остановились перед домом. Младшие дети радостным визгом приветствовали Доббина и Наполеона, которые круглый год привольно паслись на соседнем лугу и запрягались только на Рождество и Зимний карнавал.
– По повозкам! – загремел Роги. – Едем в больницу и споем Джеку. И всю дорогу тоже поем!
Так они и катили по городу, распевая «Снеговик Морозец», и «Рудолф» (английский и канадо-французский вариант), и «Каштаны в золе», и «Санта-Клаус едет в город», и «Тихо празднуй Рождество», и «Перезвон колокольчиков». Проезжая мимо занесенных снегом зданий колледжа, Марк и другие Ремиларды-студенты затянули Дартмутскую «Зимнюю песню».
Когда впереди замаячило массивное здание больницы, словно завуалированное кружащимися снежинками, дети умолкли. Радостные праздничные вибрации исчезли, и пассажиры повозок, все, за исключением пятилетнего малыша, укрылись за своими психоэкранами.
Джек.
Бедный маленький искромсанный Джек.
Наконец-то они его увидят.
Роги заботливо посоветовался со всеми старшими членами семьи, прежде чем поручил Марку спросить Джека, хочет ли он, чтобы к нему ввалилась толпа гостей. Родители постарались подготовить детей, телепатически показав им, как Джек выглядит теперь. Его вид вызвал грусть, но не ужас, так как его голова еще сохраняла нормальный вид, а рождественский колпачок скроет облысевшую кожу, и жизнеобеспечивающая камера, в которой он помещался, будет скрыта под покрывалом.
Родители предупредили младших, чтобы они не заглядывали под покрывало, хотя прекрасно знали, что это бесполезно. И они напомнили детям, что сознание у Джека очень сильное и здоровое, а потому можно надеяться на восстановление его тела.
Старшая ночная сестра встретила их у дверей и проводила к Джеку. Предупреждать оперантных ребятишек вести себя тихо нужды не было. Они гуськом входили в палату Джека, здоровались, а некоторые и говорили что-нибудь. Камера была повернута так, что Джек занимал вертикальную позу. С одной стороны стояла консоль с мониторами и управлением аппаратурой, которая поддерживала в нем жизнь, с другой – новейший мини-компьютер, управляемый мыслительно без клавиатуры или микрофона, а рядом игровой набор с психоманипуляторами. Джек все время улыбался и разговаривал со своими гостями телепатически. Выглядел он так, словно не испытывал никакой боли.
Потом вошел пятилетний Норман, один из многочисленных отпрысков Филипа, самый младший в хоре, и спросил Джека:
– Почему ты нам телепатируешь? А по-человечески ты разговаривать не можешь?
«Нет, – ответил Джек. – Гортань у меня пока цела, но без легких она бесполезна».
Кто-то резко втянул воздух, кто-то охнул, но Норман гнул свое:
– Значит, петь с нами ты не можешь. Но это ничего. Уши ведь у тебя работают?
Да. И глаза тоже.
– А сердце у тебя как?
На месте, но не бьется. Его отключили.
– А-а! – сказал Норман, скашивая глаза. И все поняли, что он с помощью ультразрения заглядывает под покрывало. Три его старшие сестры приготовились схватить его и вытащить из палаты, если он перепугается и разразится ревом, но он сказал только: – Ну и видик у тебя там, верно?
«Да», – ответил Джек, все еще улыбаясь.
– Ну, а теперь пора и спеть, – энергично распорядилась старшая сестра. – А потом Джеку надо будет отдохнуть.
Марк уже предупредил их, какие песни любит его младший брат, и они спели «Добрый король Венцеслав», и «В выси ангелы поют», и «Добрый святой Николай», и в заключение – «Роза, что цветет всегда».
Когда последние ноты замерли, Джек сказал: «Спасибо вам всем за чудесный рождественский подарок. А теперь примите и от меня по маленькому подарку… Марк, открой, пожалуйста, верхний ящик консоли. А то он иногда заедает».
