«В настоящее время бОльшая часть натурфилософов согласна с тем, что состояние нотонида, несмотря на краткую продолжительность, представляет собой отдельную стадию; но это состояние постоянного превращения. В этой стадии, сопровождаясь потерей девяноста процентов массы, происходит формирование крыльев и ядовитой железы, а также оплодотворение яиц. И все это занимает невероятно краткий срок, максимум несколько дней. Нет необходимости упоминать, что на протяжении всей стадии джагала исключительно уязвима…
В этом состоянии наблюдаются два интересных и противоречивых феномена. С одной стороны, интенсивное давление постоянной трансформации перекрывает любые личностные характеристики всякого отдельного нотонида, реагируют они совершенно одинаковым образом. И тем не менее, как и прочие организмы, никогда нотонид не проявляет свою САМОСТЬ столь явственно, как под интенсивным давлением. Так что будущий характер левидопта вполне различается уже в нотониде, если только знать, куда смотреть…»
(Оскаани, «Краткий обзор фауны Среднего Юга». Т. 6, гл. 18)
Бораан: Как ты полагаешь, почему это продолжается так ужасно долго?
Лефитт: Это вряд ли было бы наказанием, будь оно коротким.
Бораан (к зрителям): О да.
(Миерсен, «Шесть частей воды». День Второй, Акт III, Сцена 4)
ДВИЖЕНИЕ бессмысленно, если нет ВРЕМЕНИ. Как объяснял мне один атира, движение – это когда ты в двух местах одновременно, или, иными словами, ты в некотором роде и находишься, и не находишься в одном месте. В этом смысле – я не двигался, потому что времени не было, и я не находился вообще нигде. Странно то, что оставалось ощущение движения: тряска, толчки, подпрыгивание. Но иногда чувства изменяют нам.
Чертовски болела спина где-то у поясницы. В ушах шумело. Я хотел почесать спину, но не мог дотянуться.
Болели бедра и спина.
«Лошадь. Я ехал верхом на проклятой скотине. Неудивительно, что мне больно.»
Я открыл глаза. В ушах по-прежнему шумело. Непонятно, почему в ушах так шумит, ведь я уже открыл глаза. Спустя очень долгое время я понял: это потому, что я их на самом деле не открыл. Логично. Я попробовал решить, не болит ли у меня живот, но для этого нужно было слишком сильно сосредоточиться. Да и неважно пока.
Гудение усилилось. Кто-то произнес мое имя. Гудение ослабло. Кто-то опять и опять произносил мое имя, на все лады, разными голосами, а у меня не имелось ни малейшего желания отвечать. Я хотел одного: открыть глаза, потому что тогда шум в ушах сразу прекратится. Нет, больно не было, просто шум не прекращался и порядком мне надоел.
Потом кто-то, мягким и мелодичным, но незнакомым голосом, начал задавать вопросы, очень, очень дружелюбным тоном, и я конечно ответил бы, будь в вопросах хоть какой-то смысл. Потом снова тишина, только в ушах шумело, а потом снова дурацкие вопросы. Лишь спустя несколько часов, а может, дней я наконец сумел припомнить вопросы и немного понять, о чем они. Самым частым было «на кого вы работаете?» – а за ним следовал список имен, вероятно, фенарианских вельмож, ни одного из которых я не знал. Однажды меня спросили «как вы собирались вскрыть сокровищницу?» – и позднее, когда я снова смог рассуждать, этот вопрос кое-что прояснил.
Можно многое выяснить по одним только вопросам. Кажется, я недавно об этом уже вспоминал. После того, как в голове у меня прояснилось, все очень просто сошлось. Не то чтобы это помогло. А тогда… тогда я просто понимал, что ответить не могу, потому что в вопросах нет никакого смысла, и нужно бы это им объяснить. Я хотел. Правда хотел. Ужасно обидно, что мне так и не удалось подобрать слов.
