Я так устал, что даже не помню, когда в последний раз со мной такое было. Остальные — тоже. Но тащимся через универсам, собираем какую-то бакалею — что приходит в голову — и с трудом укладываем все на мотоциклы. Солнце уже так низко, что засветло не успеем. Через час стемнеет. Мы никак не можем сдвинуться с места. Просто сачкуем, что ли?
— Давай, Крис, поехали, — говорю я.
— Не ори на меня. Я готов.
Уезжаем из Леммона по грунтовке, изможденные, едем, наверное, целую вечность, хотя долго быть не может: солнце по-прежнему над горизонтом. Лагерь пуст. Хорошо. Но осталось меньше получаса дневного света, а сил больше нет. Теперь самое трудное.
Пытаюсь распаковаться как можно быстрее, но от усталости так одурел, что бросаю все прямо у дороги, не замечая, насколько паршиво это место. Потом соображаю, что здесь слишком ветрено. Это ветер Высоких равнин. Тут полупустыня, все выжжено и сухо, если не считать озерка, большого пруда чуть ниже. Ветер дует от самого горизонта через озеро и лупит по нам резкими порывами. Уже прохладно. Ярдах в двадцати от дороги — какие-то чахлые сосенки, и я прошу Криса перенести все туда.
А он не слушается. Бредет куда-то к пруду. Переношу вещи сам.
Между ходками вижу, что Сильвия очень старательно устраивает нам кухню, хотя устала не меньше моего.
Солнце заходит.
Джон собрал валежник, но дрова такие большие, а ветер такой порывистый, что развести костер трудно. Надо порубить на щепки. Возвращаюсь к сосенкам и в сумерках пытаюсь найти в вещах мачете, но уже так темно, что ни черта не видно. Нужен фонарик. Ищу фонарик, но в темноте и его кошки съели.
Возвращаюсь, завожу мотоцикл и еду обратно искать фонарик при свете фары. Методично перерываю все. Далеко не сразу соображаю, что не фонарик мне нужен, а мачете, который у меня перед носом. Пока я ходил за мачете, Джон развел огонь. Все равно раскалываю несколько больших поленьев.
Появляется Крис. Фонарик — у него!
— Когда будем есть? — хнычет он.
— Как только, так сразу, — отвечаю я. — Оставь фонарик здесь.
Опять исчезает, прихватив фонарик.
Ветер задувает пламя, и оно не достает до жарящихся стейков. Собрав большие камни у дороги, мы пытаемся соорудить защитную стенку, но слишком темно. Подводим оба мотоцикла, и стройка освещается перекрестными лучами фар. Странный свет. Ветер раздувает пепел, который вдруг вспыхивает белым в лучах, а потом исчезает вовсе.
БАХ! У нас за спинами что-то громко взрывается. Потом я слышу, как хихикает Крис.
У Сильвии все валится из рук.
— Я нашел хлопушки, — говорит Крис.
Успеваю сдержаться и холодно говорю ему:
— Пора есть.
— Мне нужны спички, — отвечает он.
— Сядь и поешь.
— Сначала дай мне спички.
— Сядь и поешь.
Садится, и я пытаюсь разрезать стейк армейским столовым ножом, но мясо слишком жесткое, и я взамен достаю охотничий. На меня падает свет фары, поэтому когда я кладу нож на место, он попадает в тень, и я не вижу, где он.
Крис говорит, что у него тоже не получается разрезать, и я передаю ему нож. Протянув за ним руку, он вываливает все на брезент.
Никто не произносит ни слова.
Я не сержусь на то, что он все опрокинул, — я сержусь, что весь остаток поездки брезент будет в жире.
— Еще есть? — спрашивает он.
— Ешь это, — отвечаю я. — Это же брезент, а не земля.
— Все равно грязь, — говорит он.
— Значит, больше ничего нет.
Накатывает депрессия. Хочется просто уснуть. Но Крис злится, и я жду его обычных капризов. Дождался.
— Невкусно, — говорит он.
— Что поделать, Крис.
— Я ничего не хочу. Мне вообще здесь не нравится.
— Сам же придумал, — напоминает ему Сильвия. — Ты же хотел палатки ставить.
Лучше б она этого не говорила, но откуда ж ей знать? Заглатываешь его приманку, а он подбрасывает еще одну, потом еще и еще, пока, наконец, его не стукнешь, а на это он и напрашивался.
— Мне наплевать, — говорит он.
— И очень зря, — отвечает она.
— А все равно.
Близится взрыв. Сильвия и Джон смотрят на меня, но я сижу с каменным лицом. Очень жаль, что так получилось, но сейчас ничего поделать не могу. Любые споры только все усугубят.
— Я не хочу есть, — говорит Крис.
Никто не отвечает.
