— Что, дилера взяли? — осведомляется он у приведших меня.
— Ага. У него там все в правом кармане, — отвечает ему один из моих спутников.
Поскольку руки у меня защелкнуты в наручники за спиной, потрогать, что еще, кроме моего конверта, у меня в кармане, я не могу. К нам подсаживается какой-то новый человек с весьма угрюмым лицом. Таким образом, я оказываюсь между двух сотрудников органов. На переднее сиденье и за руль садятся двое понятых, которые так и представляются:
— Здрасьте. Мы это… понятые, кароче.
Тот, что справа от меня, начинает допрос, стандартно интересуясь, нет ли у меня «предметов, запрещенных действующим законодательством к ввозу, хранению и т. д.».
Я, так же стандартно, отвечаю, что «кроме тех, что положили мне в карманы ваши сотрудники, ничего такого не имею».
— То есть наши сотрудники только и делают, что носят с собой наркотики и всем их подбрасывают? — уточняет он.
— Ну не всем, вероятно, на всех производство не рассчитано.
— Может, перестанем дурачиться и все расскажем, как оно есть? У кого брали, кому перепродавали, давно ли этим занимаемся?
Я понимаю, что такими постановочными вопросами-утверждениями во множественном числе — «перестанем дурачиться», «расскажем», «занимаемся» — создается эффект вовлечения меня в необходимый диалог. Вроде того, что это не я один сейчас расскажу, давно ли ЭТИМ занимаюсь, а мы вместе с этим ментом пройдем долгий путь от преступления до наказания. Срок, надо полагать, или «административку», мы также разделим с ним на двоих? Прием не новый, знакомый из тренингов по продажам, но иногда работающий. Параллельно со стороны прочих участников сцены дознания начинается жесткий прессинг:
— Смотри, его вырвет сейчас, как он уколбашен. Слышь, ты в машине только не блюй!
— Ну чо, как торговать да нюхать — смелость есть, а ща чо сник?
— О-о-о-о, да у него в карманах нормально. Парень, ты хоть понимаешь, СКОЛЬКО ТЕБЕ ДАДУТ?
То есть все идет по плану. Хороший следователь должен сочувствовать плохому парню и задавать хорошие вопросы, тогда как плохой следователь должен просто издеваться. Стоит ли говорить, что раздавленный натиском правосудия плохой парень должен в конце концов все рассказать хорошему следователю?
В этот момент мой рассудок (несколько расслабленный алкоголем и кокаином) отчего-то преображается. С одной стороны, у меня довольно четкое ощущение, что я смотрю на ситуацию со стороны, как кино. А с другой — у меня возникает абсолютная ясность мышления, позволяющая весьма четко отвечать на поставленные вопросы.
Я совершенно отстраненно наблюдаю, как из моих карманов достают деньги, ключи, документы, конверт с кокосом, целлофановую скрутку с чем-то белым. Я отвечаю на вопросы весьма стандартно, как бывалый наркоман (зашел в туалет — там лежало, что в кармане — не знаю, подбросили), в руки ничего не беру, сколько денег в карманах, называю точно, и прочее, что странно, если учесть, что данный инцидент в моей жизни первый.
Прошло уже минут пятнадцать, руки у меня онемели, и тут я говорю:
— Ребят, может хватит? Вы не того взяли. Я не дилер, я продвинутый пользователь.
— Какие мы тебе ребята?
— Окей, девчонки. Ну все-таки, может, уже прекратим весь этот цирк?
И получаю весьма ощутимый удар под ребра, сопровождаемый фразой:
— Все ясно, сейчас поедем в контору, сделаем у него пробу из-под ногтей, тогда посмотрим, что его, а что не его. Подбросили ему, ага.
В общем и целом ситуация — херовей некуда. Попал, как говорится, «наглушняк».
И тут открывается задняя дверца нашего «газенвагена» и в проеме, как deus-ex-machina, появляется Мишина голова. Он что-то говорит сидящему слева от меня оперу, тот выходит и через несколько минут вытаскивает меня. Совершенно спокойно, как гардеробщик, он расстегивает наручники, возвращает мне паспорт, кошелек, ключи и говорит:
— До свидания.
Я, в некоторой сомнамбуле, стою у машины, пока Мишка не берет меня за руку и не уводит. Мы возвращаемся в клуб, садимся за столик, он наливает мне виски и говорит:
— Все нормально, старичок, они просто перепутали. Ну бывает всякое, расслабься.
— Сколько я тебе должен? — спрашиваю я.
