— Сено косить подём бать? — Уныло, вот на лице самый-самый максимум унылости какой только могу изобразить. Оно может и зря, а может, пожалеет, вот как прошлым летом. Тоже вот не успел убежать, косить пришлось. А как лицо правильное сделал…, а, в прошлом-то годе мне шлангой за такой лицо перепало, хм. А как же так? Я же помню! А, то шесть годов назад было. Точно. Вдруг опять получится? Так не охота сегодня косой махать. Не люблю я дело это. Я бы лучше опять с Петькой по развалинам у камней полазал бы. Там всякой всячины — вот, прям завались! Она, правда, бесполезная, а то бывает ещё и жуткая, аж уши шевелются, но как жеж там интересно!
— Какое там сено. — Отмахивается батя, да оглядывается на дом старейшины нашего. Он у нас отдельно стоит. Маленький такой, красивый. Весь резной — это Никифор постарался, умеет он всякие дручки-штучки из дров лепить. А красили вот, да всякой всячиной, то бабы наши, те, что помоложе, кому ещё сорока годов нету. Старейшине понравилось — неделю весь сиял, перед домом важно вышагивал, прям как Гребешок по курятнику. Льстит старику внимание такое, дома-то он просто Васька-алкаш был, а тут вона как — Старейшина. Он там, дома-то, по молодости, ну, когда ему ещё пятидесяти не было, на ферме агрономом был. Хороший говорят, агроном был, урожаи всегда хорошие с ним были. Вона как, а тут ведь земля другая, непонятная. Тут и старики нужны правильные, что бы в земле понимали, да и в чужой разбирались. Вот и решили всем Новым, что Васька, старик этот, старейшиной и будет. Не ошиблись вроде, вон какой урожай в прошлом годе был! Даже дома такого не было. И анализатором учёным этим проверяли и в Дыру отправляли, шоб учёные там покумекали, да сказали, хороший урожай, аль есть его нельзя, иль может, есть можно, да чем-то работать его надо, что бы съедобный стал. Ну, удивились они там — урожай хороший, съедобный. А Новый теперь Ваську только уважительно, только Старейшина. Он хороший старейшина. Алкаш конечно, ну, а кто не алкаш, если страда кончается? Делать-то если нечего, скотина кормлена, урожай убрат, а на дворе снег лежит — чего делать-то? Самогонку гнать, чего ещё то…, у него вот, у старейшины, страда кончилась аж тридцать годов назад, сейчас вот только снова началась. Они у нас тут с Набольшим, самые уважаемые люди, вроде как депутатов, там, дома. Даже вот вроде как диалектический марксизм у нас тут, но демократического смыслу. До сих пор вот не знаю что это такое, но вот Любаня, она вот знает. Умная она баба. И добрая. Точно женюсь на ней.
— А чего тогда? — Действительно. До страды ещё не одна неделя, скотину на поля рано гнать ещё. Часа через два только, когда мужики проверят места, да поля наши поглядят. А раньше-то выгонять нельзя. Это дома у нас можно было, а тут выгонишь так не посмотревши и схарчат всю нашу скотину. Придётся так и правда кошаков ловить да вместо борова Пашки есть по зиме гадость эту несъедобную. Хотя вот тоже — никто ведь не знает навярняка. А вдруг кошаки съедобны? Они так-то прыткие, в меху все, но не шибко-то худые. Если им бегать сильно не давать, так может и салом обрастать будут ещё и лучшее чем Пашка.
— Шишнадцать тебе Виталька. Мужик уже. — Бормочет смущённо. Непонимаю я что-то. Ну так-то да, мужик вроде как, а ружьё мне не дают! Да всё как с дитём малым, а я может уже мужик такой что ойёйой какой мужик! Да и жениться я хочу, опять же, хозяйство, детей как бы. С Любаней стественно. Нафиг мне кто ещё? Любаню мне надо…, хотя как-то я ведь не рассматривал других кандидатур. А то может ошибку делаю, а? О! Так вот наверное в чём дело! Раз я задумываться стал над такими вот штуками странными, то может это я шире смыслить стал? Как бы взрослее, что ли там я не знаю…
— Мы вот чего вчера с Набольшим говорили, да Старейшина тоже тем же мыслит…, мммм…
— Чего мычишь-то бать? — Действительно, чего-то мычит, ничего не говорит и не понять нифига, чего он мычит. Может…., ай…
— Цыц! — Всё, смущаться уже не хочет батя мой, затрещину влепил, ухх…, больно-то как блин…
— Да я чё, я ничё, молчу я… — Вроде оттаял, извинения прошли нормально. Так чего ему надо-то от меня? Мож и мне ружьё дать решили? Ух! Вот Любанька-то подивится!
