«Я люблю города. Я не понимаю прелести рощ, дубрав, соловьев и прочей сельской номенклатуры. Я люблю узкие улочки, островерхие дома с полузабитыми окнами, с осыпавшейся штукатуркой; старые винтовые лестницы, неизвестно как очутившиеся в этих полуразвалинах; полузаброшенные дворы, где у глухой кирпичной стены маленькое деревце и скамейка. Да, мне нравится старый город!
Но больше всего я люблю Москву. Может, потому, что Москва — наиболее современный город из всех, что я видел, может, потому, что Москва — моя родина. Оговоримся сразу. Я не люблю то, что обычно принято любить в Москве. Я не люблю Москву дневную, с оголтелыми командировочными, которые мечутся по универмагам или прямо на сквере едят из кулька.
Мне нравится Москва зимняя, утренняя, когда на фиолетовые улицы из каждого подъезда выскакивает человек, оглянется, потрет уши — и быстро-быстро вразвалочку в метро! Мне нравятся первые автобусы и троллейбусы. Еще пусты улицы, машина идет быстро, кондуктор зевает, пассажиры с заспанными лицами смотрят в окна.
Ночную Москву я не люблю. Москва — рабочий город, и ночью все спят. Мне нравится Москва майская. И я люблю в любое время года Москву в сумерках, Москву вечернюю.
Дома открывают глаза: желтые, розовые, зеленые. Разноцветными флагами магазины выбрасывают вывески. Тяжело урча, продираются машины на людных перекрестках, и их обтекает толпа. Мостовые становятся синими от неоновых реклам. Это центр.
А огромный Первомайский поселок! Здесь, кажется, и должна быть окраина. Глядь, целый квартал девятиэтажных домов! А Новые Черемушки? И не обязательно новостройки. Мне нравятся и старые кирпичные пятиэтажные корпуса. Мне хочется зайти в каждую квартиру. Мне нравятся старые газовые плиты с блестящими металлическими кранчиками и запах газа.
Из всех улиц — улица Горького. Нам, молодым москвичам, ее можно любить и не любить. Но нельзя быть к ней равнодушным. Это единственное место, где по вечерам не торопятся, не бегут по магазинам, а гуляют. Для меня эта улица — «Бродвей», выставка тщеславия. Я помню, меня в первый раз ошеломило скопище хорошо одетых, красивых пижонов и «чувих». На меня никто не обращал внимания. Я был одет довольно просто, несмотря на то, что надел мамин шарф. Меня почти все девушки находят симпатичным. Но здесь этого мало. Мне впервые страшно захотелось быть красивым. Очень красивым! Чтоб все не могли не обернуться. Или очень известным, знаменитым. Чтоб все показывали: «Вот идет Серов, знаете? Тот самый!» Хорошо, когда все на тебя смотрят! Но, простите, как быть знаменитым в семнадцать лет? В лучшем случае академиком ты станешь лет в сорок. Да и все ли знают у нас академиков?
Вот сегодня я снова на «Бродвее». Увижу ли знакомых? Между прочим, здесь хорошо идти с кем-нибудь из друзей и делиться ехидными наблюдениями.
Вот идет «чувак» в красном шарфе. Основное его занятие — производство впечатлений.
А этот «мужичок» идет и ругается предпоследними словами.
— Привет!
— Приветик!
— Ну как?
— Да ничего.
Так мы и разошлись. Лицо знакомое, но откуда я его знаю, ума не приложу. И он, наверно, тоже…
А вот «чувиха» почувствовала, что я буду смотреть на нее, и приготовилась…
Вот так проходит мой «бродвейский» вечер. Шляться, ехидничать, заходить в магазины, наблюдать. А не пора ли домой?
Остановка автобуса. Ждут. Нашего все нет.
— Что?
— Нет.
— Сколько можно?
— Еще двадцать минут.
— Это потому, что вы здесь?
— Ага! Мне всегда везет. Жду ровно полчаса. Двенадцать минут прошло. Осталось восемнадцать.
— Опять пятьдесят пятый! Три их только что прошло. И четвертый за ними.
— А они поодиночке не ходят.
…В автобусе пахло апельсинами и мотором. Кондукторша деловито и долго отсчитывала мне сдачу, одну медь. И, всучив ее, выпрямилась, сурово взглянув мне в глаза, словно сделала важное дело.
На моей улице на стреле подъемного крана висела луна. Ветер гонялся за пустым коробком.
Так прошел еще один вечер моей жизни.
Завтра воскресенье, завтра день веселья… Терпеть не могу Москву в воскресенье! Сколько народу! Конец света! Из всех квартир, комнат и каморок!
