Здорово жить на свете! Сколько догадок! Изучать и изучать природу! А теперь, между прочим, без нас, без математиков, никакие открытия не делаются. Жить бы тысячу лет! Да, конечно, с условием, что не надо ходить за капустой. Ох, эти мамы! И кто придумал ее электроны? В Москве она два месяца в году, но любит меня погонять. Ладно, пойдем в народ.
Итак, я в магазине. Надо купить капусту. Большой кочан. Тетка в выцветшем пальто с собачьим воротником становится впереди меня. Пардон, ведь последний то я? Поднять крик? Плевать! Удивляюсь собственному благородству.
В очереди одни женщины. Старуха, усатая, бородатая, с тяжелым, заплывшим лицом, покосилась одним взглядом на меня, другим на капусту. Поковыляла. А вот маленькая старушка. Глаза, как у игрушечного медвежонка.
— Нет, мы стоять не будем. Я с мужем пришла. Вот. Ну, разве этот чеснок хороший? Да, Федя?
Федя — пенсионер. Наверно, вчера выпил. Сегодня подлизывается к жене. Иначе чего ему утром в магазин идти!
Старушка хлопочет.
— Федя ждать не любит, но чеснок…
— Вот вчера клюкву покупала на Сретенке. Хор-рошая!
— Где?
— На Сретенке.
— На Сретенке всегда хорошая.
Клюкву на Сретенке покупало низенькое сооружение с длинным, отвисшим носом и такой же длинной, отвисшей нижней губой. Почувствовала мой взгляд и, не поднимая глаз, повела носом в мою сторону. Обнюхивает.
— Принесли моего Гольденвейзера?
— Нет, я его не прочла.
Смуглое интеллигентное лицо. Лет пятьдесят. Черные трагические глаза. Беседует с каким-то темным пальто. Низенькое сооружение переключилось на них. Оно вдвинулось между нами, еще больше вытянуло нос. Переживает.
Разговор все о Гольденвейзере и о Толстом. Никак про клюкву не вставишь.
Сзади меня длинный рыжий школьник. Внимательно меня разглядывает. Косится на мои брюки. Нечего гадать! Девятнадцать сантиметров. Понимаю, странная фигура для овощного магазина.
Скандал. Кто-то лезет нахально вперед.
— Я вас не видел.
— Не туда смотрели.
— Не слепая.
— Как не стыдно! Молодая.
— А старухе, так можно и без очереди?
Больше всех скандалит выцветшее пальто с собачьим воротником. Сама втерлась, а других не пускает. Сказать ей?
В спор вступают почти все. Даже молодая женщина в рыжей лисе с печальным, утонченным взглядом.
— Ах, как не хорошо, когда без очереди!
Мы с длинным школьником ни звука. Переглядываемся. Мужская солидарность.
Новые старухи. Перед самым носом бойкая тетка взвесила без очереди кочан.
Я объясняюсь с продавцом солидно:
— Покрупнее. Ну еще один, помельче.
Очередь в кассу. Я смотрюсь в темное стекло. Кажется, Багрицкий писал: «Зрачки, в которых отразились капуста, брюква, свекла и морковь». А в моих? Нет. Я особенный, я отличаюсь от всех. Поэтому на меня обращают внимание.
С приветом! Еще одна тетка пристроилась впереди меня. Как ни в чем не бывало. Не смущается. Что они, сговорились? Или у меня особые электромагнитные колебания? Скандал затеять? Смотри, вроде проняло. Отошла в хвост.
— Два восемьдесят пять. За капусту.
И стоило так долго стоять?
Не успел я выйти из магазина с огромным кочаном капусты, растрепанный, в этаком пролетарском виде, как навстречу Лена!
Целую неделю я специально прихорашивался, хотел ее увидеть в университете. Так нет! А сейчас — пожалуйста!
— Привет, — говорю, — от капусты и от морковки!
— Привет, только в университете все равно не поверят: Серов — и вдруг капуста.
«…И так они разошлись, чтоб никогда больше в жизни не встретиться». Эта фраза, по-моему, из Драйзера.
Вот. Сижу я сейчас, и мне безразлично, что внутри меня электромагнитная буря, что мои электроны и протоны хотят есть. И мне даже безразлично, что мама похвалила меня за капусту. И все из-за Ленки!
Она мерзкая, хитрая девчонка! Трусливая. И вообще сволочь! Но я люблю ее. Это я понял сегодня».
