— Я.
— Подробнее, пожалуйста; как увидели, где, когда…
— А может, первый увидел Петро?
— Значит, не вы?
— А может, увидели вместе.
— И это не помните?
— Так ведь один рулит, второй дремлет.
— Но тогда тот, кто рулил, и увидел первым, должен был разбудить спящего?
— Оно, конечно, так, да в голове мешанина. Ночь, притомился трошки, — и такой подарочек.
Мои ночные дежурства подтверждали правоту его слов. Ночью мир видится слегка иначе, чем днем; в домах, улицах, лицах и собственных мыслях появляется чуточку иррациональности, как в полотнах импрессионистов. Не зря есть пословица, что утро вечера мудренее.
— Афанасий Никитович, что же вы увидели?
— Вроде как бугорок. Или плошка какая. А потом бачу, что оно имеет цвет, вроде как той же капусты, сине-зеленый. Кричу Петру, чтобы тормозил…
— Значит, за рулем был напарник?
— Да? — вроде бы удивился он.
— Я спрашиваю вас…
— Выходит, Петро…
— Вспомнили?
— Вспомнил: у меня живот схватило от домашнего сала.
— Ну и что?
— Вот мы с Петро и менялись каждую хвылинку.
Хвылинка — это вроде бы по-украински минутка. Но зачем меняться каждую хвылинку, если у одного заболел живот? Разве второй не может посидеть за рулем? Или уж такой строжайший график смен?
— Дальше, — потребовал я.
— Выскочили мы с Петром и очам своим не верим… Дите на дороге; живое, на холоду и дождю. Лежит и пулькает. А вокруг ни хаты, ни человека. Петро и говорит, отвезем, мол, его к Танюхе. А тут мотоцикл. Мы и послали парня в милицию.
— Танюха — жена Петра?
— Он еще парубок, неженатый.
— Значит, Танюха — ваша жена?
— Моя жинка Оксана.
— Кто же Танюха?
— Не знаю.
— Вы только что сказали, что Петр предложил отвезти ребенка к Танюхе…
— А-а… Мы всех женщин зовем под одну гребенку, Танюхами.
— Какую же Танюху имел в виду ваш напарник?
— Да никакую. Мол, отвезем вообще, к какой-нибудь Танюхе.
— Вы хотите сказать, что он предложил отдать найденного ребенка любой женщине?
— А вдруг бы милиция не приехала? Куда его девать…
От сильно брошенного залпа капель стекло запело тоненько. Не укреплено, что ли? Тьма, ветер, дождь — для осени хватит. Так еще и плаксивое стекло. Тьма, ветер, дождь, плаксивое стекло, да еще и человек, похоже говоривший неправду. Ложью следователя не удивишь. Но этот Чепинога — свидетель, мой союзник в поисках правды. Поэтому и говорил я с ним расслабленно, не готовый к сюрпризам; я даже об ответственности за дачу ложных показаний его не предупредил.
Впрочем, не тороплюсь ли? Бывают такие путаные люди, что затмят любой наияснейший вопрос. И рвачи бывают безудержные: может, эти ребята спешили со своими кубиками леса и валандаться с каким-то ребенком им было не с руки. Отдать встречной Танюхе — и все.
— Афанасий Никитович, я вас допрашиваю официально. И я вас должен предупредить об ответственности за дачу ложных показаний…
— Та какие ложные?
Теперь, когда я смотрел на него уже следственным взглядом, мне все приоткрылось. Ложь отыскать трудно только в лживом человеке — у честного она проступает на лице, как сквозь кальку. И я не смог бы указать на ее конкретные приметы: Чепинога не краснел, не бледнел и не потел. Но взгляд стал каким-то легким, готовым перепрыгивать с предмета на предмет; крупные губы были странно неспокойны, точно хотели уползти с лица; уже не поправляемые волосы рассыпались безвольно; уже не втягиваемый живот выполз на свободу… Оказывается, нашлись конкретные приметы лжи. Правда, раньше этого человека я не знал и сравнивать теперешнее его состояние было не с чем.
— Гражданин Чепинога, так кто же первым увидел ребенка?
— Не помню. Це хиба важно, товарищ следователь?
Совершенно неважно. Но я хотел понять, почему сбивается свидетель, давая такие элементарнейшие показания.
— Что было дальше?
— Вышли. Бачим, младенчик. Ну, где искать милицию? А тут мотоцикл фырчит…
— А про Танюху-то?
— Пошутковал Петро, товарищ следователь. Я тоже ему пошутил.
— Как же?
— Верно, говорю, что детей находят в капусте.
Я вздохнул. Как это ни странно, но меня не раз подводила четкая логика. Следственная версия не похожа на чертеж задуманной машины, потому что в него, в чертеж, не вторгается жизнь. Я требую от водителя логичного поведения… А ведь была ночь, тьма, дождь, длинный путь, ревущий мотор, да живот болел. Видимо, это лишь часть известных мне привходящих факторов. Не одолела ли меня профессиональная мнительность?
