— Нет, так не полагается.
— Дайте мне уйти! Все равно я говорить больше не буду.
— А у меня всего один вопрос.
— А у меня ни одного ответа, дядя!
— Хамить-то к чему?
— Простите, я в цеху работаю.
— Тогда матюгайся, чего уж там, коли в цеху.
— По закону я имею право не отвечать на вопросы?
— Знаешь, кто меня об этом спрашивает? Преступники или люди с нечистой совестью.
— Представьте, я не преступница и совесть у меня чистая.
— Тогда в чем же дело? В том, что я не называю причину допроса? Нина, я же следователь, у меня есть следственная тайна. Но я обещал все выложить в конце разговора. Так в чем же дело, Нина?
— Какой у вас последний вопрос?
— Ты уже обещала об этом рассказать — о пурпуре Ольхина.
— Хорошо… Господи, половину дня сидим. Хотя бы отпустили кофейку выпить.
— А если чайку?
— Хоть чайку.
— Тогда мы попьем здесь. У меня литровый термос и бутерброды.
— Вон какой допрос… Как в гостях, с чаем.
— Тебе с лимоном?
— Спасибо, я лимон не употребляю.
— Почему?
— От него учащается дыхание.
— Ну и пусть себе учащается.
— Подумаете, что я вру…
— Нина, я столько лет работаю, что, пожалуй, разгляжу, врет человек от лимона или из-за выгоды.
— А почему вы пошли на такую работу?
— Ну, это еще из детства…
— С детства задумали стать следователем?
— Я вырос в провинциальном послевоенном городке. Кражи, пьянство, дебоши, спекуляция… На танцах в городском саду ежедневные драки с поножовщиной. Наш сосед отравился самогоном. Меня не раз била городская шпана. А годы шли голодные, жили без отца. Мы с матерью подняли большой кусок торфяников. Помню, топором рубили дерн. Посадили картошку. Окучивали, пололи, буквально лелеяли. Любовались, как цветет. Ждали урожая. А сами чего только не ели. Мороженую картошку весной, ходили по окопышам, крапиву, капустную хряпу, дуранду… Ждали, значит, урожая — на всю бы зиму хватило. Приходим в конце августа на поле… Боже, ни кустика. Приехали на трехтонке и все выкопали. Мама как стояла, так и упала на пустую ботву. Вот тогда, там же, на обкраденном поле, я поклялся всю жизнь бороться с преступностью и несправедливостью. Кончил школу, а потом заочно юридический факультет…
— Преступников ненавидите?
— Ненавижу.
— Но ведь у людей бывают ошибки.
— Преступление — это не ошибка, это преступление.
— А если он раскаялся?
— Кто раскаялся, тот уже не преступник.
— В газетах пишут, и по телевизору… Жалеть надо преступников, сочувствовать и помогать.
— О преступниках знаешь кого надо спрашивать? Потерпевших. Людей избитых, покалеченных, обворованных и погибших.
— Мне все преступники кажутся на одно лицо — подстрижены наголо и морды свирепые, с наколками да с фиксами.
— Почему же… Они разные, как и люди. Колбаску-то бери, от нее дыхание не учащается.
— Копченая. Цена такая, что дыхание участится сильнее, чем от лимона.
— Преступников, Нина, я делю на четыре сорта. Первые — это рецидивисты: те, которые, нарушив закон однажды, уже не хотят останавливаться. У них лихая жизнь сделалась второй натурой. Правильно, морды свирепые и острижены наголо. Второй сорт преступников — как бы случайный. Оступившись раз, они больше век этого не сделают. Например, кражу или драку. Третий сорт преступников таков, что народ их преступниками не считает. Они нарушили закон, но как бы не затронули человеческую мораль. Скажем, нарушение техники безопасности, выпуск недоброкачественной продукции… Ну а четвертый сорт преступников — это подростки. Здесь много чего переплетается.
— Сергей Георгиевич, а бывали преступники интересные?
— Чем?
— Ну хоть чем. Романтические.
— От блатной романтики приличного человека воротит.
— Вы же сами сказали, что преступники разные…
— Разные, да неинтересные. Впрочем, бывали случаи весьма оригинальные.
— Расскажите.
— Тебя интересует что-нибудь кровавенькое и с душком, а?
— Я жизненные случаи люблю.
— Сразу разве вспомнишь… Жизненные-то не очень любопытны. Давай подолью горяченького. Вот был у меня такой случай… Возвращается женщина домой из магазина, входит в комнату и видит человека. Лежит на диване. И говорит: гражданочка, дайте скорее сердечного лекарства. Она в страхе и недоумении, мол, кто вы такой и как сюда попали. Но видит, что ему действительно худо. Кто это, по-твоему, был?
