Я отмахнулся от ненужных сейчас переживаний и, кажется, переполз в четвертый отрезок дня — стал обдумывать нашу ночную неудачу.
В сущности, было два вопроса. Первый: приходил ли старик? Исходя из здравого смысла, приходить он не мог. Но его жена вела себя так, как ведет человек, встречавшийся с другим человеком: ждала, знала точное время, угощала вином, готовила деньги… Вопрос второй: если приходил, то как? Окна заклеены на зиму. Дверь мы караулили. Печек и труб в квартире нет. Стены толстые, царские. И почему старик приходит один, без Смиритского?
Впрочем, ответы были — ровно два, как и вопроса. Кожеваткина психически больна, отчего излагает нам свои фантазии. И второй ответ: ее погибший супруг стал духом, для которого царские стены не помеха. Но тогда как объяснить свиную кровь, пропавший из морга труп, рану на голове от крупного предмета, могущего быть автомобильным бампером; как объяснить желание духа получить материальные денежные знаки; в конце концов, как быть с моей догадкой?… Бога нет, но божья искра в каждом.
Лида осталась на какой-то симпозиум по кристаллическим решеткам и придет часов в девять. Я счел за благо уйти до нес: иначе вцепится и, чего доброго, не пустит в еще одну ночную засаду.
Выпавшее свободное время я употребил на пешую прогулку. Разглядывал дома и улочки, точно видел впервые. За спешкой, за автомобильными гонками я стал город забывать. Вот этот фонарь-гроздь, походивший на лопнувшие коробочки хлопчатника, новый или стоит здесь со дня основания города? Так я и добрел до райотдела, где Леденцов сунул меня в машину, и мы понеслись, опять не замечая города…
По двору, под окнами интересующей нас квартиры, слонялся тусклый молодой человек; такой же тусклый молодой человек сидел на нашем подоконнике. Леденцов подстраховался.
Кожеваткина встретила с обычной неприязнью. Отстраненный взгляд, ничего не выражающее лицо, белая и слегка влажная кожа, как на срезе свежей брынзы… Правда, сегодня она выглядела прибраннее: седые жесткие волосы причесаны и вместо фартуков и каких-то роб надето широкое платье. Она ждала.
— Клавдия Ивановна, деньги получили? — начал я разговор.
— Сотенными бумажками.
— Мы присланы вас охранять.
— Еще чего!
— Клавдия Ивановна, деньги большие, обстановка в городе неспокойная…
— Деньги-то отдам.
— Вот мы и проследим, чтобы все было хорошо.
— Чего следить, когда после двенадцати Матвей придет…
— Ну а мы сразу уйдем.
И тогда Леденцов нашел нужные слова:
— Мамаша, мы ведь власть, а всякая власть от бога.
— Истинно так, — подтвердила Кожсваткина.
— Клавдия Ивановна, посидим в передней, — закреплял я успех.
— Господи, послал в наказание, — пробубнила она, взяла по очереди два стула, швырнула их в переднюю и прикрыла за собой дверь.
Мы разделись, погасили свет и сели.
В переднюю впадал коридорчик, ведущий на кухню. И было две двери. Одна, высокая и вроде бы из дуба, выходила на лестницу. Вторая вела в большую комнату и, к нашей удаче, оказалась застекленной матовым стеклом. За ним мы видели плавающий силуэт Кожеваткиной.
Тут, конечно, было теплее, чем на лестнице. Но темно и не поговорить. Утешало, что засада продлится недолго, до часу ночи. Впрочем, уютно. Не знаю, есть ли в современных домах такие места, куда не проникают звуки телевизора, приемника или улицы. Сюда не проникали. Лишь урчал электросчетчик.
Время потекло. Стрелок часов было нс разглядеть, потому что в большой комнате Кожеваткина лампы погасила — теперь туда падал свет из спальни. Обычно мои биологические часы тикали исправно: плюс минус пятнадцать минут. В темноте они почему-то отказали, словно подзаряжались от света. Впрочем, где ничего не происходит, там и нет времени. В передней ничего не происходило, если не считать урчания счетчика да осторожного сопения Леденцова.
Кожеваткина изредка выходила из спальни и проплывала по большой комнате. Моим зрением она воспринималась уже не как силуэт, а как некий сгусток светлой материи, который вот-вот растворится в воздухе. Возможно, Леденцов видел ее отчетливее.
Интересно, что она делала? Налаживала графинчик с наливкой? Какое странное время — духи пьют. Я раньше обратил внимание, что в графинчике убывает. Ну а если прикладывается сама Кожеваткина? Не похоже.
