— Тебе бы свадьбы организовывать, мистер. Сперва просишь меня что-то перевезти. Потом хочешь отдать это мне. Потом — чтобы я это продал и отдал тебе долю. Да что это такое, господи боже ты мой?
Старик покосился на Элефанти.
— Однажды твой старик кое-что мне рассказывал. Говорил, что, когда он вышел, ты хотел работать на Пять семей. Хочешь знать, чем кончается такая история?
— Я и так знаю, чем она кончается.
— Нет, не знаешь, — сказал Губернатор. — В тюрьме отец тобой хвастался. Говорил, однажды ты как положено продолжишь его дело. Говорил, ты умеешь хранить тайны.
— Еще бы. Хочешь одну? Мой старик помер и больше по моим счетам не платит.
— Чего ты завелся, сынок? Твой отец сделал тебе подарок. Принял на хранение эту штуку. Берег для меня много лет. И у тебя к ней ключ.
— Откуда мне знать, что я уже не открыл этим ключом дверь и не продал то, о чем идет речь? — спросил Элефанти.
— Ежели так, ты бы не отсиживал зад в этом благословенном богом вагоне в такую рань, чтобы перевозить барахло, которое сам зовешь товаром, а если я правильно помню по старым денькам, посмотрим-ка… трехметровый кузов, тридцать четыре ящика, по сорок восемь долларов ящик, и если это сигареты и где-нибудь пара ящиков бухла, то речь идет о… дай бог пяти тысячах прибыли и полутора на кармане, когда дашь на лапу всем, включая Горвино, который заправляет этим доками, — и кстати, знай твой отец, что ты все еще ходишь под Горвино, наверняка бы тебе накостылял. И уж точно был бы потрясен.
Элефанти побледнел. А у старика хватало наглости. И мозгов. Да и смысла в речах.
— Значит, цифры складывать ты умеешь, — сказал он. — И где же эта штука, которую нельзя называть?
— Я только что назвал. В ячейке, наверное.
Элефанти пропустил это мимо ушей. Никаких названий он еще не слышал. Так что спросил:
— Квиток есть?
— Что?
— Ну, чек? Квитанция со склада. Какая ячейка твоя?
Ирландец нахмурился.
— Гвидо Элефанти квитанций не выдавал. Хватало его слова.
Старикан молчал, пока Элефанти это осмыслял. Наконец Элефанти заговорил:
— У меня пятьдесят девять ячеек. Все закрыты на замок лично теми, кто их снимает. Ключи есть только у владельцев.
Ирландец рассмеялся.
— Будь ты человеком. Ну может, не в ячейке.
— А где тогда? Где-то зарыто?
— Если будешь соображать вполсилы, мы с тобой каши не сварим. Оно должно оставаться чистым, сынок. Чистым, как мыло «Палмолив». Твой старик за этим бы проследил.
— Это как еще понимать?
— Напряги извилины, малой. Где бы оно ни хранилось, оно должно оставаться чистым. Считай, оно и есть мыло или внутри куска мыла. Вот какое оно маленькое. И я думаю, точно останется чистым, если хранить в большом куске мыла. Такого оно размера.
— Мистер, приходишь ты ко мне, поешь загадками. Говоришь, эту хрень — что бы это ни было — нужно отвезти в аэропорт на грузовике, хоть она размером с кусок мыла. Что она должна быть чистой, как мыло, а то и быть мылом. Я что, по-твоему, такой дурак, что буду землю носом рыть ради мыла?
— Мыльной пены можно будет накупить с прибыли на три миллиона. Плюс-минус пару долларов. Если состояние хорошее, — сказал ирландец.
Элефанти следил, как ближайший к ним рабочий потащил ящик от двери вагона к поджидающему снаружи грузовику. Следил, как рабочий задвинул ящик в кузов, не говоря ни слова и не меняясь в лице, и решил, что тот ничего не подслушал.
— Я бы всю ночь слушал, как ты мне заливаешь, — сказал он. — Но наутро почувствую себя идиотом. Я пошлю одного из своих проводить тебя до Бронкса. Метро уже не то, что раньше. Уж на это в память об отце я согласен.
Стерджесс поднял старческую сморщенную ладонь.
— Я не шучу с тобой шутки. У меня нет сил перевезти эту штуку. Зато я знаю кое-кого в Европе, кто готов ее купить. Вот почему я хочу доставить ее в Кеннеди. Но теперь поговорил с тобой, а ты парень умный, и кажется мне, будет лучше, ежели ты оставишь ее себе. Продай, если хочешь, поделись со мной, если можешь. Нет так нет. У меня ничего не осталось, только дочурка дома. Не хочу для нее неприятностей. Она хорошо заправляет моей пекарней. Просто не хочется, чтобы вещица пропала зря, вот и все.
