Я часто удивлялся, как тогда, так и сейчас, той властности в голосе, которая с легкой естественностью исходит от англичанок верхнего среднего класса, неважно по рождению ли, или (как я подозреваю, в этом случае) поднявшихся из низов. Я прослужил более половины своей жизни кадровым офицером — на море, на суше и в воздухе. Я вел за собой людей под огнем на борту кораблей, в замкнутых помещениях подводных лодок и в десятках сражений от холмов северного Китая до парагвайских чако [3].
Тем не менее, у меня не было никакой надежды сравняться с непогрешимой уверенностью в голосе этой молодой женщины: словно только моральный урод или человек абсолютно лишенный порядочности мог ослушаться ее указаний. Полагаю, это результат трех столетий диктовки своих законов туземцам повсюду, куда только могли дотянуться пушки Королевского флота. Какая жалость, подумал я, что она родилась в эпоху, когда туземцы быстро приобретают пушки еще большего размера и лучшего качества.
Когда мы прибыли в дом моей свояченицы, то узнали, что мать Эдит умерла уже несколько часов назад, так что мы могли бы и не торопиться. Неудивительно, что Эдит настояла возвращаться морем, сказав, что скорее останется на Джерси на всю жизнь и будет при необходимости ночевать под заборами, чем снова полетит.
Инцидент и впрямь глупый, и я должен извиниться за то, что молол такой вздор и надоедал вам с этим. Но мне напомнил о нем тот глупый фильм по телевидению. И это заставило меня вспомнить о событиях, произошедших еще на сорок лет раньше, летом и осенью 1916 года. О короткой, но беспокойной карьере пилота императорского дома Австрии: неполные четыре месяца в австро-венгерских военно-воздушных силах, за которыми последовали девять недель в воздушном подразделении имперских и королевских военно-морских сил.
После того как сестра Ассумпта помогла мне подняться в комнату (я могу управляться на лестнице самостоятельно, но сестры предпочитают, чтобы меня кто-нибудь сопровождал), я вынул старый фотоальбом и начал пролистывать страницы.
Сестры привезли меня сюда в мае — прошлым летом в Илинге я ужасно страдал от бронхиальной астмы.
Планировалось, что я некоторое время отдохну у моря, но сестры не выказывали желания меня возвращать, и, так или иначе, долгая военная карьера научила меня тому, что нет ничего более постоянного, чем временное. Нет, я допускаю, что могу умереть и здесь, на берегу прекрасного океана, ведь он казался мне какой-никакой, но всё-таки родиной. Но давайте относиться к подобным вещам проще.
Как я понимаю, у сестер Вечного поклонения был договор с похоронным кооперативом Суонси и Западного Гламоргана на поставку покойников, и за каждые похороны они получали кой-какую мелочь в качестве пожертвований, так что за год в казне Ордена накапливалась приличная сумма.
В Илинге бы этого не разрешили, потому что капеллан Ордена, жестокий старый фанатик по имени отец Чогала, считал, что кооперативное движение является частью всемирного масонского заговора большевиков и евреев. Но здесь сестры были достаточного далеко от его наставлений, так что могли делать то, что считали нужным.
Я спросил настоятельницу, сможет ли она договориться с кооперативом о том, чтобы похоронить меня в море — никакого гроба, просто морской холщовый саван и пара привязанных к ногам кирпичей — но она была категорически против этой идеи. Поляки живут в основном на суше и привыкли, что у каждого человека есть могила, возле которой можно выразить скорбь (не думаю, что остался на свете человек, который будет скорбеть по мне), но, так или иначе, она сказала, что местный кооператив вряд ли возьмется за морские похороны после ужасного случая, произошедшего несколько месяцев назад, когда рыбак выловил гроб около Тэнби. Я решил, что мне придется смириться с участью корма для червей.
Но я опять отвлекся. Что там с фотоальбомом? Ну так вот, к нем фотографии с 1915 по 1918 год, я вел его с разрешения императорского и королевского Военного министерства в качестве основы для послевоенных мемуаров о службе на австро-венгерской подводной лодке. Альбом вернулся ко мне в мае по совершенно невероятному стечению обстоятельств, оказавшись в пожитках умершего в западной части Лондона украинского эмигранта.
