Потом они пили чай — Федор, Дмитрий Иванович и Наталья. Телевизор по-прежнему работал, но Федор не следил уже за игрой.
Выпили по чашке, и тут Дмитрий Иванович изложил цель своего визита.
— Есть, Федор Григорьевич, великая просьба, — положил Севастьянов свою холодную ладонь на руку Шуклина. — Простая, но великая.
«Опять начнет про непорядки в своей медсанчасти рассказывать? — насторожился Федор. — Только ни фельетона, ни критической статьи я писать не буду — однажды уже влип».
«Спартак» забил очередную шайбу, и Федор повеселел.
— Слушаю вас.
— В воскресенье в двенадцать ноль-ноль мы должны выступить. Понимаешь, у них там нечто вроде лекторий организовано: «Все работы хороши».
— У кого это у них?
— У машиностроителей. Во Дворце. И вот перед школьниками выступают люди разных специальностей: токаря, слесаря, плотники, даже из столовой, говорят, были. Рассказывают они о себе, ориентируют молодежь. Теперь вот врача приглашают и… — указал Севастьянов на Федора, — журналиста. Так сказать, представителя редкой профессии.
У Шуклина на ближайшее воскресенье были планы другого рода. Снег вон выпал, на лыжах народ катается. Надо бы в лес выбраться — с Натальей или с Элей, а то и втроём.
«Как бы это повежливее отказаться?» — подумал Шуклин: уж больно не хотелось ему менять лыжную прогулку на выступление перед неведомыми школьниками. Да и не та у него профессия, чтобы завлекать молодежь. В журналистском деле, считал он, одного хотения мало, нужна тут божья искра, нужны определенные способности. Сколько вон их разочаровалось, выпускников факультетов журналистики, обманувшихся в, свое время, всерьез надеявшихся, что после вуза непременно будут сопровождать глав правительств, работать за рубежом, и не допускавших мысли о том, что всего-навсего им придется пахать в безвестной многотиражке или районке с их постоянной нехваткой материалов! Так что вряд ли стоит агитировать за журналистику. У кого есть врожденное стремление писать, тот рано или поздно попадет в газету, на радио или телевидение. Он, Федор Шуклин, это проверил на своей собственной шкуре, придя в журналистику из фрезеровщиков.
Тут из своей комнаты вышла Эля, тихо поздоровалась.
Дмитрий Иванович не преминул поинтересоваться:
— Как зубки? Не болят?
— Нет, — смущенно ответила Эля.
На прошлой неделе Наталья водила Элю лечить вдруг разболевшиеся зубы в медсанчасть к Севастьянову.
Эля присела на диван.
— Пломбы береги, — продолжал Дмитрий Иванович, и Эля согласно кивнула головой. — Если вдруг выпадут, немедленно приходи. Слышишь? Без всякой очереди. Поняла?
— Угу.
— То-то же. — И — к Федору: — Так как, Федор, э-э-э, Григорьевич? Услужишь? Хороший человек просил тебя пригласить, и я обещал.
«Дернуло Наталью повести к нему Элю, — чувствуя теперь зависимость от Севастьянова, про себя ругал жену Федор. — Плакала моя воскресная прогулка. Откажешь Севастьянову — упрекнет: „А я вот Эле не отказал, подлечил“. Если и не скажет, то наверняка подумает так. Знаю я его… Запрещу Наталье и нос к нему показывать…»
Согласился с оговоркой:
— Только чтоб не затянулось выступление.
— Больше часа-полутора школьникам и не выдержать… Значит, я завтра звоню во Дворец, сообщаю о твоем согласии?
— Звоните… — «А в лес, — решил, — может, после обеда сумею выбраться».
У входа во Дворец их встретила заведующая внешкольным отделом Нелли Васильевна. Она оказалась общительной женщиной с приятным круглым лицом и высокой прической.
— Пройдемте за мной, — сказала она гостям после знакомства.
Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному сумрачному коридору. У двери с табличкой «Внешкольный отдел» Нелли Васильевна резко остановилась.
— Сюда. — И открыла дверь кабинета.
В кабинете, в кресле, сидел сухощавый пожилой человек. Отложив газету, он привстал, поправил наградные колодки.
— Знакомьтесь, — с улыбкой предложила Нелли Васильевна.
Дмитрий Иванович первый подал руку.
— Севастьянов.
— Образцов.
— Ветеран труда, — добавила Нелли Васильевна.
Назвался и Шуклнн.
— Ну, вы снимайте пальто и располагайтесь, — обратилась Нелли Васильевна к Дмитрию Ивановичу и Федору, — а я сейчас, проверю зал…
