Старшая сестра Рябцева написала брату письмо: давно болею, стало совсем худо. Врачи советуют облепиховое масло попить. А в аптеках у нас его нету…
Получив письмо, Рябцев задумался. Лекарство это, конечно, дефицитное, в аптеках у них в городе тоже не стоит на полках.
Можно так и написать сестре, глубоко извинившись.
Но, с другой стороны, сестра к нему как к писателю обращается. Вон как хитро просит: «Возможно, вам, писателям, достать то масло легче, чем простым смертным. Так уж будь добр, постарайся для меня. А то совсем язва замучила».
Писателем его сестра называет — это лестно. Когда он, Вася Рябцев, учился в университете, сестра нет-нет, а подбрасывала четвертную, что при невеликой студенческой стипендии служило немалым подспорьем. Не раз он подумывал, чем бы оплатить сестринскую доброту — подарок какой купить или деньги послать, да все откладывал. Не заметил, как двадцать с лишним лет пролетело.
Но теперь-то он поможет сестре. Обязательно поможет! Чего бы это ни стоило. Пусть узнает сестра, пусть всему городку расскажет, каков он у нее, брат-писатель!
Василий отложил в сторону рукопись новой повести и пересел за журнальный столик — к телефону. Позвонил одному приятелю, другому, третьему… Все шарахаются. Один говорит: «Да это такая редкость! Я лучше, Вася, тебе дубленку достану». Остальные в том же роде отвечали.
Напрасными оказались и звонки в аптеки.
И вот тут-то он понял: «Дело — швах; надо, видимо, действовать иначе. Надо действовать не по телефону».
Медсестра Зоя Лядова жила одна в двухкомнатной кооперативной квартире. Рябцев мужа ее хорошо знал — по университету. И не просто знал, а даже дружил с ним. Они вместе в волейбольной команде играли, были чемпионами области и зоны. И когда Лядов женился (Рябцев в то время работал в молодежной газете), то заявился однажды к старому другу с просьбой: «Помоги вступить в кооператив». Рябцев, дабы показать свои возможности и способности, начал действовать незамедлительно. Он уговорил редактора подписать липовое письмо с ходатайством в горисполком о приеме якобы рабкора Лядова в один из кооперативов. Сам отнес это письмо, вместе с Лядовым явился на прием к заместителю председателя горисполкома, ведавшего всякими жилищными делами.
И вопрос, как говорится, был утрясен. Через полгода Рябцев был на новоселье у друга.
После того они расстались, и надолго. Лядову больше не нужен был журналист Рябцев, а тот, в свою очередь, не нуждался в переводчике Лядове. Встретились они года через три, в Доме печати, куда забрел подвыпивший Лядов. Он обнял старого друга, расцеловал и расплакался.
Случилась вещь довольно рядовая: Лядов стал попивать. Сегодня приходит с запахом, завтра, послезавтра… Зое сие, естественно, не нравилось. Впрочем, это мягко сказано — не нравилось. Она физически не могла терпеть подвыпившего мужа рядом. Разочаровалась она в Лядове и как в человеке. Скучно ей с ним стало, неинтересно. Кроме работы, ничего у него на уме не было. Ни в лес его не затянешь, ни на пляж, ни в гости. С таким всю жизнь жить — лучше не жить.
Зоя начала скандалить. По каждому пустяковому поводу. Делая, однако, упор на выпивки.
Нервы у Лядова были далеко не железными, временами он не сдерживался и доказывал свою правоту кулаками. Пил после этого два-три дня, что называется, по-черному.
Однажды он заявился домой совершенно трезвый и увидел такую картину: в коридоре стоит его чемодан, на чемодане лежат его пальто, шапка, книги (в основном на английском). А у входа в комнату, уперев руки в боки, стоит Зоя. Злым огнем сверкали ее глаза. Сжав зубы, она сказала: «Убирайся, чтоб и духу твоего тут не было». И подтолкнула при этом ногой вещи к выходу.
Вот так они и расстались.
Лядов рассказал обо всем Рябцеву. Тот сочувственно вздыхал: «Да, старик, такая наша мужская судьба. Но ты не отчаивайся, специалист ты хороший, мужик — тоже, бабу себе быстро найдешь. Их вон только по статистике десять против нас девяти. А на самом деле — еще больше».
