Ликующая Инга влетела, держа над головой белую бумажку.
— Ура, Теодор! (Она иногда в шутку так называла Федора.) Двухкомнатная квартира в руках! Прощай, коммуналка, прощайте, вредные соседи, прощай, общая кухня! Инга Кузовлева отныне будет жить отдельно.
Услышав голос Инги, зашел Михаил Михайлович. Прямо с порога протянул руку. Так, с протянутой рукой, и прошел через весь кабинет.
— Поздравляю, Инга!
— Спасибо, Михаил Михайлович.
— Надеюсь, на новоселье пригласишь?
— Еще бы! В пятницу буду переезжать.
— Теперь тебе есть где посвиданничать, — двусмысленно подморгнул Федору Гугляр.
— Само собой! — не растерялась Инга, — И первый кавалер — вы.
— Согласен. Но, может, есть и помоложе?
— Никаких помоложе! — рубанула Инга рукой с ордером.
— Ну-ну. Тогда с сегодняшнего дня я начинаю пить настойку из женьшеня.
Еще две минуты похохотали, подурачились, и Кузовлева серьезно сказала:
— Правда, Михаил Михайлович, приходите в пятницу, и ты, Федя, приходи. Тебя с Наумом я еще прошу помочь и шмотки перевезти. Идет?
— Идет, Инга. Ну, я очень рад за тебя. Устраивайся.
Гугляр ушел.
Инга принялась снимать шубу.
Шуклин взял в руки рабочий блокнот. А что его брать? В нем нет ни единой записи о вчерашней встрече с восьмиклассниками во Дворце машиностроителей. Придется писать по памяти.
Да что тут вспоминать! Все — перед глазами: и зал, заполненный учащимися, и ветеран Образцов с его рассказом о рабочем пути, и Севастьянов, и он сам, Шуклин, и памятные подарки…
— О! — воскликнул Федор. — Инга, ты знаешь, что мне вчера подарили?
— Где?
— Во Дворце машиностроителей.
— Сувенирный самовар.
— Не угадала.
— Поделку какую-нибудь.
— Мимо! Повесть «Паводок» хорошо тебе знакомого Василия Рябцева.
Инга скривилась, как от кислого яблока.
— Мы же с тобой, Федя, договорились не упоминать его имени.
Шуклин осекся. Действительно, он поступил сейчас бестактно. У Инги такое чудесное настроение, а он влез с этим Рябцевым.
Василий Рябцев — сорокатрехлетний литератор, автор двух повестей. Пока не член Союза писателей, но надеется, что после третьей-то книжки его примут непременно.
Ради этой третьей книги он оставил службу и живет теперь на иждивении жены. Но зато каждый день помногу пишет… По крайней мере, так он приятелям рассказывает. Надеется, что труд его со временем оценят достойно.
Внешне Рябцев — красавец. Чуть выше среднего роста, атлетически сложен, зубы белые, ровные, ироническая улыбка, лицо мужественное, на круглом подбородке — ямочка. И говорит — заслушаешься. Тут тебе и пословица-поговорка, и анекдотец, и свежее образное сравнение. А главное — самостоятельное суждение обо всем: о людях, о событиях, о книгах…
Все у Рябцева прекрасно, кроме души.
Душа у него с гнильцой. Шуклин судит об этом лишь по одному случаю, рассказанному Ингой, которой он верил, как себе. Но и одного случая хватает порой, чтобы судить о человеческой душе, если этот случай из ряда вон выходящий.
Лет двенадцать назад Рябцев работал в молодежной газете. Вместе с Ингой и ее будущим мужем Юрой Кузовлевым. Многие журналистки, комсомольские работницы области, с которыми по роду службы встречался Рябцев, были от него без ума. Какая внешность, как говорит, какие жесты! Киногерой — и только!
Рябцев, естественно, знал о притягательной силе своей личности, нередко пользовался этой силой — с разбором и без разбора.
Однажды доверилась ему и Инга…
Только однажды! Он приглашал ее потом часто и в ресторан, и к себе домой, но она была словно каменная и на все уговоры отвечала одинаково: «Все, Вася, один раз побаловалась — хватит. У меня жизнь впереди».
Время шло. У Инги складывались все более близкие отношения с ответственным секретарем Юрой Кузовлевым. Юра предложил ей вскоре выйти за него замуж.
