Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века - страница 30

Еще в конце XIX века Михаил Михайлович Богословский пришел к выводу, что Петр создал дворянство «ненароком» (помимо воли)^>{206}. С его точки зрения, которую разделяла и Гедвиг Фляйшхакер, конечные результаты сословной политики Петра I вопиющим образом противоречили декларировавшимся целям его преобразований. Историкам начала XX века было трудно примириться с тем открытием, что когорта помещиков XIX века своим «гипертрофированным» статусом была обязана монарху, который намеревался ввести принцип вознаграждения по заслугам, служить «общему благу» и построить «регулярное», рациональное, просвещенное государство. Смысл, который Петр придавал терминам «регулярность», «польза» и «общее благо», более двух с половиной веков озадачивает историков разных поколений[56]. Конечно, настойчивость петровской пропаганды ярко свидетельствует о том, сколь серьезны были намерения реформатора, однако она едва ли позволяет судить о том, в чьих интересах он действовал и какими целями руководствовался.

По всей видимости, петровские реформы были направлены вовсе не только на оптимизацию работы военного и бюрократического аппарата: Петр одновременно намеревался воплотить в жизнь социальную эстетику западного образца. Петр отдал дань нормам европейского дипломатического церемониала, обрезав бороды своим придворным, надев на них парики, обучив их танцам, вложив им в ножны шпаги, наделив их гербами, орденами и титулами[57].

За счет пожалованных царем огромных земельных угодий дворяне могли возводить в Петербурге дворцы, в которых двор справлял бы свои пышные торжества. Состояния дворян выполняли политическую функцию, и посредством указа о единонаследии Петр намеревался закрепить ее на долгие годы вперед. Империи требовался корпус представительных вельмож для того, чтобы европейские страны признали Россию равноправным партнером, а то, каким образом лишенные наследства сыновья будут завоевывать свой социальный статус, самодержца интересовало мало[58]. Впрочем, преемницы Петра распространили идеи европеизации и на провинциальное дворянство. Шаг за шагом освобождая дворянство от воинской повинности и наделяя его широкими «сословными привилегиями», Анна, Елизавета и особенно Екатерина II также руководствовались желанием соответствовать европейским канонам.

К несчастью, Петр, как представляется, не осознавал, что его сословная политика идет вразрез с европейским вектором развития. В Западной Европе к рубежу XVII–XVIII веков значение аристократии уже успело приметно снизиться. Любопытно, что именно в странах, взятых Петром за образец — в Голландии, Англии, Швеции и Франции, — ее все настойчивее теснила буржуазия. Такие правители, как Людовик XIV, сознательно играли на разности интересов буржуазии и аристократии. Петр же, напротив, лишил прав духовенство и безземельных служилых людей, не облегчив при этом участь и без того притеснявшегося городского населения. Власть в его царствование опиралась лишь на одно-единственное сословие, которому он, в ущерб всем прочим, предоставил неоправданно широкие привилегии. Ужесточение крепостного права, с точки зрения Петра, не противоречило европеизации страны. За восемьдесят лет до Великой французской революции он не мог предвидеть, что крепостное право в XIX веке сделается символом «варварской отсталости» и, соответственно, пропасти между Россией и Европой. Если бы самодержец и вознамерился ослабить крепостной гнет, то указ о единонаследии едва ли стал бы самым удачным способом этого добиться. Куда логичнее было бы, наряду с введением подушной подати, на законодательном уровне ограничить размер оброка, который крепостные обязаны были приносить помещику, а также расширить права других сословий, прежде всего посадских людей. Отраженное в тексте закона предложение дворянским сыновьям заниматься торговлей и ремеслом и, таким образом, стать основой для формирования своего рода «третьего сословия» было недостаточно подкреплено другими мерами.