Твои уходят корабли,
А я — как рыба на мели,
С последним кораблем вода
Уходит тоже навсегда.
На жабрах желтого песка
Скрипит смертельная
тоска.
И никогда опять
прибой
Здесь не появится
с тобой.
И нужен миллион веков,
Чтоб руки вместо плавников,
Чтоб я твоих коснулся рук,
И чтоб открылся новый круг.
Михаил Дудин.
«Крик вдогонку».
В предпоследней строке слово «коснулся» переделано на «коснулась». Значит, листок этот оказался в книге не случайно, это письмо от жены, крик ему вдогонку душевно истомленного, любящего человека, которого он так и не смог ответно сделать счастливым. И Смолин содрогнулся сейчас от этого внезапного крика, громко раздавшегося в тишине его каюты…
Гибралтар пришелся на ночь. Смолину не спалось, в три часа он вышел на кормовую палубу и опять, как при подходе к Босфору, встретил здесь Солюса. По обоим бортам мерцали цепочки прибрежных огней. По правому была Европа, по левому — Африка. Где-то во тьме прятались с той и с другой стороны пролива скалы знаменитых Геркулесовых столбов, с древних времен названных воротами в океан.
— Жаль, что ночью проходим, — огорчился Солюс.
— Но вы же, наверное, проходили здесь, и не раз?
— Все равно интересно! Видите, справа будто сам Млечный Путь осыпался на скалы — это порт Гибралтар.
— Бывали там?
— Бывал. Даже на гибралтарскую скалу забирался, на самый ее верх. — Солюс помолчал. — Но это было так давно! Сейчас наших туда уже не пускают.
— Конфронтация?
— Она! Вроде болезни. Проникает в нашу жизнь, в наш мозг, нас самих меняет. Делает хуже, злее, подозрительнее.
Они опять помолчали, стоя рядом у борта.
— Этот пролив вроде иллюстрации к нашему разговору о современном положении, — сказал Солюс, — широкий, глубокий, с могучим течением, которое трудно преодолеть. Рассекает два континента начисто. На одном огни, на другом огни, где-то поярче, где-то побледнее. Однако взгляните вперед по курсу — огни не собираются воедино нигде. Наоборот, впереди берега двух континентов все дальше уходят друг от друга, образуя гибралтарскую горловину. И на обоих берегах по маяку — каждый призывно мигает, словно соревнуется с другим в яркости, только огоньки одиноких паромов прочерчивают этот мрак между двумя мирами.
— Разве здесь, в Гибралтаре, такая уж несовместимость между берегами? — усомнился Смолин.
— Конечно же, нет. Здесь связи прочные. Просто глядел сейчас на пролив, — и вдруг мысль пришла: вот так же и мы разделены в мире… В мире, который неделим.
— Что же делать?
— Работать! Вот вы, говорят, с Андреем Чайкиным придумали интересный прибор. Говорят, сверкать будет ярче молнии, если получится. Так ли?
— Не знаю, получится ли…
— Надо, чтобы получился! Надо работать! Другого не дано.
Солюс зябко повел плечами — ветер стал прохладнее, должно быть, дует уже с самого океана. Смолин подумал, что нейлоновая куртка плохо защищает от непогоды старые кости, а академик все же неизменно появляется на палубах именно в ней, будто она, старомодная, выгоревшая, заношенная, помогает старику хранить тот самый консерватизм взглядов, который, в сущности, и есть накопленная житейская мудрость ушедших и уходящих поколений.
К Танжеру подошли утром. На высоком берегу красиво гляделся белый город, подковой расположенный возле небольшой бухты. Утреннее солнце мощно высвечивало его, словно хотело продемонстрировать каждую в нем экзотическую подробность. Казалось, город выточили из мела, настолько он был слепяще ярким.
«Онегу» причалили к стенке недалеко от выхода из бухты.
Вместе с марокканскими властями на борт судна поднялись еще четверо — долгожданный канадец небольшого роста, быстроглазый, черноволосый, элегантно одетый, и трое советских — из Рабата специально к приходу «Онеги» прибыли корреспондент АПН, молодой улыбчивый человек с миловидной супругой и чуть постарше их корреспондент ТАСС.
Журналисты намеревались взять лишь короткое интервью у начальника экспедиции и у американцев о предстоящей совместной работе в океане, но Золотцев был столь вдохновлен прибытием прессы, что решил организовать полновесную пресс-конференцию с последующим коктейлем. Пресс-конференция превратилась в действо громоздкое. По углам кают-компании стояли матросы из палубной команды с софитами в руках и по знаку взбудораженного творческой активностью Шевчика то вводили в действие свои адски слепящие светильники, то на короткое время гасили их, давая людям радостный передых.
