— Какой Лепетухин? Куда он сбежал? — не понял Солюс.
Значит, академик не знает о случившемся. Ну и ладно, нечего старику трепать нервы на ночь.
— Бог с ними со всеми, — поспешно сказал Смолин, уводя разговор в иное русло. — Лучше расскажите, как вы провели день. Гуляли или работали?
— Прошелся немного. А вы тоже ходили?
Смолин почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Солгать он не мог.
— В Рим ездил…
Солюс искренне обрадовался.
— Хорошо! Очень хорошо! Прекрасная поездка!
— В первый раз в жизни! — уточнил Смолин.
Солюс примолк на минуту. Потом тихо, будто самому себе, промолвил:
— Всякая новая поездка в Рим кажется первой в жизни. Уж таков этот город!
— Жаль, что вам не пришлось съездить тоже! — не удержался Смолин.
Солюс обратил лицо к иллюминатору, задумчиво посмотрел в размытую огнями забортную темень:
— Жаль, конечно! Это была моя последняя возможность попасть в Рим… Больше уже не соберусь. Да и врачи не пустят. В этот раз с превеликим трудом пустили.
Он потрогал на столе пачку бумаги, зачем-то передвинул ее на другое место, взял карандаш, машинально покрутил в руках.
— Видите ли… в Риме на старом кладбище Верано похоронен близкий мне человек…
Глава восьмая
ПОНЯТЬ — ПРОСТИТЬ
Гости прибыли неожиданно, перед самым обедом. По спикеру объявили, чтобы Смолин, Крепышин и Лукина немедленно явились в каюту начальника экспедиции.
В салоне каюты стол в честь гостей был уже накрыт. На тарелочках разложены деликатесные закуски. Болотцев извлек из холодильника свой НЗ, предназначенный для представительских целей.
По лицу начальника экспедиции можно было понять, в каком приподнятом настроении он находится, несмотря на то, что на судне неприятность — бегство моториста. Еще недавно Золотцев опасался, что в связи с международной обстановкой американцы не приедут вообще и совместный эксперимент сорвется. Теперь оставалось ждать только канадца — он прислал телеграмму: присоединится к экспедиции в Танжере.
Старшим по возрасту был небольшого роста сухонький джентльмен. Кажется, весь он состоял из крупных складок морщин, как проколотый воздушный шарик: тяжкие морщины рассекали его лицо, шею, кисти рук. Американца можно было принять за дряхлого старца, если бы не прямая спортивная фигура и широко распахнутые мальчишески озорные глаза. Смолин ощутил уверенное, по-молодому сильное пожатие руки. Этим свойским пожатием он как бы предлагал: считай меня своим парнем и будь со мной накоротке. Типичный американец, отметил Смолин, из тех, с которыми нетрудно подружиться. Приглядевшись к профессору Томсону, Смолин подумал, что он, пожалуй, похож на постаревшего Тома Сойера.
Его напарник, возглавляющий группу, был значительно моложе. И если Томсон не мог похвастаться обилием растительности на голове, то этот имел ее в избытке. Свой возраст он тщательно закамуфлировал густой бородой и свободно ниспадающей на плечи шевелюрой. И все-таки ему можно было дать не больше тридцати, если судить по статной и гибкой фигуре.
— Клифф Марч, — представился он Смолину, и в густых зарослях между усами и бородой будто взорвалась ослепительно яркая, точно отмеренная, вполне стандартная улыбка, которая у американцев отрабатывается с детства.
В колечках его каштановых волос над виском Смолин заметил засунутый за ухо, как у конторщика, черный карандаш, а под бородой на ковбойке нагрудный карман, из которого, как патроны у кавказского джигита, выглядывали шариковые ручки разных цветов. Бог ты мой, зачем ученому столько ручек!
По-английски Золотцев говорил неважно, и сейчас, напрягая память, извлекал из нее довольно обветшалые от долгого неупотребления словечки, но гости кивками и улыбками поддерживали радушного хозяина, и это его ободряло.
— Располагайтесь, дорогие гости, как говорится, чем богаты, тем и рады! — хлопотал Золотцев. — Для начала, как положено, аперитивчик. А потом прошу на обед в кают-компанию и на отдых по своим каютам.
Для гостей заранее были приготовлены одноместные каюты в наименее подверженной качке средней части судна.
Когда после обеда матросы разносили по каютам многочисленные вещи прибывших, среди них оказалось несколько круглых железных коробок.
