Открыв дверь своей каюты, Смолин застыл в ужасе. На полу плескалась, ходила волнами вода, в ней плавали коврик, ночные тапки и листы бумаги, сброшенные ветром со стола. Иллюминатор был распахнут настежь, и за ним зловеще колыхалась белая грива очередной волны.
Смолин бросился к иллюминатору и с трудом закрыл его на все три зажима. Вот растяпа! Ведь по радио предупреждали! Что же теперь делать? Без тряпки не обойтись! А где ее достать? Он выскочил в коридор и едва не сбил с ног проходившую мимо молодую женщину в яркой кофточке и джинсах.
— Чем вы так озабочены, профессор?
Ну вот, уже и профессор! Он присмотрелся: это же та девушка, которую они с Крепышиным встретили у трапа «Онеги». Уборщица с высшим образованием! Насти, кажется.
Пришлось рассказать о наводнении в каюте.
— Так я у вас сейчас уберу! — радостно воскликнула Настя. — Подождите минуту! Только переоденусь. Негоже, чтобы профессор — и с тряпкой.
Смолин глядел ей вслед со смущением: такая красотка — и вдруг будет ползать с тряпкой по каюте!
Он пошел к себе, сел на стул, поджав ноги, и стал ждать неожиданную помощницу, уныло поглядывая, как по полу перекатываются мутноватые от грязи волны.
Но Настя не пришла. Раздался телефонный звонок, и она с огорчением сообщила, что по пути ее перехватили с камбуза — мобилизовали печь на ужин пирожки, но она обязательно отложит дюжину пирожков специально для профессора, самых поджаристых.
— Хотите, прямо в каюту принесу? Тепленькие! А за уборку не беспокойтесь. К вам сейчас придет Гаврилко, ваша коридорная.
Женя Гаврилко пришла через несколько минут с огромной тряпкой в руках. Вид у нее был мрачный.
— Что такая хмурая? — поинтересовался Смолин. — Нездорова?
Она молчала, стоя перед ним с опущенной головой и комкая в руках тряпку.
— Обидел кто? Или по дому скучаешь?
— Скучаю… — выдавила из себя и так горько вздохнула, что у Смолина дрогнуло сердце. — Зря пошла в этот рейс.
— Это почему же?
Она подняла на Смолина доверчивые глаза.
— Народ здесь такой… Просто ужас!
Смолину сразу припомнился таможенный досмотр в порту и чернявый с нагловатыми глазами, который привязывался к Жене.
— Пристают?
— Ага! — призналась Женя. — Он говорит, будто здесь положено, чтобы я была с кем-то одним, говорит, «женой на рейс»… А девчонки смеются: посмотри на себя в зеркало — шмакодявка! Шанс упускаешь. Может, единственный в жизни.
У Жени в глазах дрожали слезы.
— А мне не нужен этот шанс! И чего он ко мне привязался! — уже совсем по-детски всхлипнула она.
Смолин почувствовал отеческую нежность к этой худенькой, беззащитной девчонке.
— Ты вот что, Женя: гони его! Если нужно — дерись, и ничего не бойся, а будет приставать — скажи мне, я его быстро отважу. Обещаешь?
— Обещаю… — пробормотала она.
Чтобы дать Жене возможность убрать каюту, он отправился бродить по судну.
На широком столе, предназначенном для геологических образцов, лежала фанера, а на ней листы ватмана. За столом сидел Чайкин и, низко, по-школярски склонив голову над бумагой, рисовал. Смолин заглянул через его плечо и обмер. Перед ним были вполне приличные карандашные портреты, сделанные с фотокарточек, веером лежавших на столе. Доброхотова, буфетчица Клава, номерная Женя с испуганными глазами… Лукина! Превосходный портрет Лукиной! Ну и Чайкин! Талант!
Довольный похвалой, Чайкин пояснил: помполит велел. Для газеты. Газета посвящена Восьмому марта. Кандидатуры для портретов назвал сам помполит. По какому принципу выбирал? А кто его знает! Ну, Доброхотову, как ветерана. Понятно! Буфетчицу Клаву как образцовую в труде. Каютную-номерную Женю вроде бы как новое поколение — первый раз в море. Плешакову еще назвал, неизвестно почему, может быть, из-за отца. У нее же отец… Но Плешакова фотографию свою не дала: «Не признаю, мол, женский праздник». Даже помполит не уговорил. Послала его подальше — и все!
— Ведь она из Дубков, а там публика, сами понимаете, с норовом. Мне Крепышин рассказывал. Там…
— А почему он выбрал Лукину? — перебил его Смолин.
Чайкин удовлетворенно улыбнулся.
— Это я сам ему предложил. Очень милая женщина. Прямо на портрет просится. Поначалу Мосин заколебался: стоит ли выделять, по вине Лукиной отход задержался, мол, коллектив не поймет. А я ему: Лукина на передовых позициях науки, борьбу за здоровье народа ведет. Это и убедило.
