— Трудно поправить. Трудно, но можно…
— Можно! Еще можно!
— Значит…
— Значит, не будем вешать наши старые носы!
— Не будем!
И два старика шагнули друг к другу с протянутыми руками и улыбнулись неяркими угасающими улыбками.
Потом Томсон поочередно пожал руку каждому пришедшему на проводы и каждому говорил по-русски:
— Спасибо!
— Спасибо! — говорили ему в ответ.
Клифф Марч и Клод Матье тоже попрощались с каждым за руку. Смолин был для Клиффа предпоследним.
— Мне будет тебя не хватать, Кост! — Под его усами медленно проступила слабая улыбка. — К тому же ты мне так и не объяснил, что это за штука «условные обозначения».
Смолин рассмеялся:
— Это, Клифф, так просто не объяснишь. На это время нужно. — Он показал взглядом на трепещущие на мачте полотнища флажковой азбуки. — Вот тоже «условные обозначения». Условно приветствуем друг друга! В нашей жизни немало условного.
— Ты прав. Немало. И к сожалению, многих условностей надо придерживаться.
— Иначе расшибешь лоб, — кивнул Смолин. — Ну, что ж, если хочешь, чтобы я тебе растолковал значение этой русской фразы во всех ее оттенках, нам придется, Клифф, встретиться еще раз.
Марч хлопнул Смолина по плечу.
— Кто тебе сказал, Кост, что я против?
Последней, к кому подошел Марч, была Алина Азан. Она стояла в сторонке от всех, словно стеснялась в эти минуты расставания быть на виду. Клифф протянул ей руку и неожиданно для присутствующих сказал по-русски:
— Сейчас есть очен плёхой минут, Элин. Очен плохой минут!
Алина вдруг порывисто подалась вперед и ткнулась лицом туда, где под бородой должна быть его щека. Одной рукой он слегка прижал женщину к себе и тут же отступил, словно испугался собственной вольности. При этом из-за уха выпал прятавшийся в волосах карандаш, покатился по доскам и скрылся в щели. Кто-то бросился его поднимать, но Клифф протестующе поднял руку:
— Не надо! Пускай останется пока здесь! Я за ним еще вернусь!
Все рассмеялись, а он, прощально кивнув провожающим, резко повернулся и решительно направился к трапу, словно этой решительностью пресекал в самом себе всякие расслабления чувств.
Алина Азан подошла к капитану:
— Можно, я провожу их на катере до корабля?
Лицо капитана было непроницаемым. Между плотно сомкнутых губ вдруг образовалась щель:
— Ни к чему!
Когда отбывавшие уже прыгнули в катер и Руднев готовился отдать швартовый конец, на кормовой палубе появилась буфетчица Клава. Она держала в руках трехлитровую банку, закрытую пластмассовой крышкой. В банке плескалось нечто янтарно-желтое, густое и, наверное, горячее — снизу Клава поддерживала банку полотенцем.
— Подождите! — крикнула она, подбегая к борту и поднимая банку над головой. — Подождите! Вы забыли сегодняшние порции борща. Только что сварили. Вот, берите! Ваше законное довольствие!
Кто-то подхватил банку, передал другому, тот третьему, и вот она уже на катере в руках Руднева. Тот осторожно, с шутливой торжественностью, как нечто особо ценное, поставил ее на дно катера:
— Ну, теперь американский народ с голоду не пропадет! — Он бросил буксирный конец в распахнутый проем лацпорта, крикнул стоящим на палубе: — Ребята, в случае чего выручайте! Вдруг империалисты возьмут в плен. Конфронтация ведь, чтоб ей!.. Сопротивляться придется.
— Выручим! — отозвались с палубы. — Но если в ответ на борщ предложат виски, не сопротивляйся! Несмотря на конфронтацию.
— Лучше пива! — со вздохом уточнил Руднев.
Остро рассекая волны, катер стремительно пошел к тяжело застывшей в море стальной глыбе сторожевика. Все молча смотрели, как он уменьшался в размерах, пока не превратился в еле различимую в волнах точку.
— Вот и все! — вздохнул кто-то за спиной Смолина.
Он обернулся, это была Ирина.
— Алину жалко… — пробормотала она.
Через час катер вернулся, был поднят на борт, захлопнули распахнутый зев лацпорта, капитан и старпом ушли на мостик.
— Внимание! Даем ход!
У носа сторожевика снова обозначилось белое крыло вспененной воды, все больше вырастало и выпрямлялось — сторожевик тоже давал ход.
— Не меньше двадцати пяти узлов чешет… — определил кто-то с восхищением.
Сторожевик стал разворачиваться, сжиматься в размерах, его серый стальной борт напоследок тускло блеснул на солнце, на передний план все больше выходила низкая корма с хищно торчащей на ней трехствольной ракетной установкой, дымовая труба сторожевика пыхнула в небо нефтяной копотью, и в копоти тут же померк трепещущий под ветром пестрый язычок корабельного флага.
