Когда Марч немного успокоился, Смолин спросил его:
— Скажи, Клифф, если у вас выпускают такую продукцию, значит, есть на нее спрос. Неужто в самом деле американцы верят подобной чепухе?
Марч сокрушенно покачал головой:
— Верят! Еще как! Американцы готовы поверить любому вздору, лишь бы был позабористей и непременно в той или иной степени касался их собственных интересов… — Он помолчал, задумчиво пощипывая бороду. — По правде говоря, Кост, я и сам до того, как ступил на борт «Онеги», был уверен, что у тебя непременно должны торчать на макушке рога нечестивого. — Клифф чуть заметно улыбнулся. — Ну, если не рога, то до самой макушки ты полон дьявольских большевистских замыслов.
— Но ведь действительно я полон дьявольских замыслов, — живо поддержал Смолин, которого этот разговор позабавил.
— Я в этом убежден! — воскликнул Марч, поддерживая его тон. — И по правде говоря, некоторые из этих замыслов мне по душе.
Утром Смолин проснулся от качки, с трудом заставил себя перебросить ноги через защитную доску койки, нащупал тапки на холодном, остуженном за ночь кондиционером линолеуме. Только-только начало светать. Над океаном лежали тяжелые плиты туч, в расщелины между ними сочился жидкий серый свет приходящего непогодного дня. Взглянул на часы: половина шестого. Заснуть уже не удастся. Он привык спать мало, всегда казалось, что каждый лишний час, потраченный на сон, укорачивает жизнь, по крайней мере деятельную ее часть, и баловать себя сном — неоправданная роскошь.
Быстро натянул спортивный костюм, побежал на палубу делать зарядку. Океан за бортом горбился складками волн, свинцовыми по цвету и такими же тяжелыми по виду, и на каждой складке кудрявилась пенная грива. Раз пена, значит, шторм к шести баллам.
Стоило Смолину появиться на самой верхней палубе, как его тут же окликнули из рубки:
— Константин Юрьевич! Не поможете ли?
Стоявшему на вахте третьему штурману Литвиненко срочно требовался переводчик. Океан настойчиво вызывает «Онегу», лопочет что-то по-английски. Из динамика рейдового передатчика слышался женский голос:
— Рашн шип! Рашн шип! Ансер ми! Ансер ми!
— Кто это? — спросил Смолин.
— Да вон скорлупа по правому борту!
Смолин взял бинокль и не сразу нащупал среди водяных гребней крохотное суденышко. Оно казалось перышком, унесенным ветром, — то исчезало в глубоких проемах между волн, то возносилось на вершину могучего вала и тогда просматривалось целиком, чуть ли не до киля, словно изящная игрушка на подставке, — белый остроконечный выгнутый тоненьким полумесяцем корпус и над ним тремя лепестками, красным, белым и синим, выпуклые, полные ветра паруса..
— Рашн шип! Рашн шип!
Смолин взял микрофон, прокричал по-английски:
— Советское научное судно «Онега». На связи! Прием!
Голос в динамике радостно всколыхнулся:
— О’кэй! Доброе утро, русские! На связи яхта «Глория». Порт приписки — Марсель. Идем в порт Гамильтон на Бермудский архипелаг. Русские, вы слышите меня?
— Слышу! Слышу! — И Смолин улыбнулся юному женскому голосу, исполненному бодрости и восторга.
— Спасибо! Русские, сообщите, пожалуйста, ваши координаты. Для сверки.
Литвиненко понял вопрос и уже протягивал Смолину листок с координатами.
— А кто это говорит? Кто на связи? — спросил Смолин.
Яхта была недалеко, радиоволна чистой, без звукового мусора, и казалось, что собеседница находится здесь же, на мостике.
— Говорит капитан Жаклин Омэ.
— Капитан?! — изумился Смолин и услышал над своим ухом взволнованный шепот штурвального Аракеляна:
— Спросите, сколько ей лет?
— Сколько вам лет?
— Двадцать три. Я самая старшая на борту.
— А сколько людей в экипаже?
— Еще две девушки. Мои подруги.
— Вас трое?! Таких юных!
— Да! И таких красивых.
Динамик рассмеялся, звонко, кокетливо, словно беседа шла не в штормовом океане, а в устланном ковром салоне с мягкими креслами, возле которых на столиках поблескивают бокалы с кампари. Смолин взглянул на сияющих мечтательными улыбками вахтенных и подумал, что сейчас в их груди оттаивают суровые моряцкие сердца.
— Как же вы отважились отправиться в океан, Жаклин? Да еще в Бермудский треугольник?
