«Власти» прибыли ровно в десять, как обещали. Смолин видел в иллюминатор своей каюты, как внизу, между перилами трапа, проплыли зеленые фуражки пограничников, а за ними серые — таможенников.
По радио уже в третий раз строго предупредили: «Всем посторонним, не уходящим в рейс, немедленно покинуть борт судна! Не выполнивший данное распоряжение будет считаться нарушителем государственной границы СССР».
Ничего себе! Этак по неопытности и в лазутчики можно угодить!
Динамик на стене тем же, не терпящим ослушания голосом сообщил, что все без исключения должны оставаться в своих каютах и не выходить в другие помещения судна.
Вся обстановка явления «властей» была столь значительной, что внушала невольный трепет — как-никак, а «власти»! Возьмут да не пустят: «А зачем вам, гражданин Смолин, надобно именно за границу?» Невольно забеспокоился: так ли заполнена таможенная декларация? Валюты иностранной нет, антикварных ценностей тоже, наркотиков и оружия тем более. На столе лежит, ожидая контроля, паспорт моряка в синей корочке. Фотография в нем плохонькая. Смолин сам на себя не похож — физиономия отвратительная, но ведь «властям» не красота нужна, а похожесть, или, как утверждает служебный язык, «идентичность».
За бортом заурчал мотор. Смолин заглянул в иллюминатор. Из подъехавшего к трапу «рафика» вышли двое, мужчина и женщина. Дождь усилился, и в отблесках портовых огней клеенчатые плащи прибывших лоснились, как шкуры тюленей. Ага! Значит, это те самые, из Минздрава, которые доставили хлопоты судовому начальству! Лиц прибывших Смолин не увидел, они были скрыты под капюшонами.
Мужчина и женщина принялись вытаскивать из машины чемоданы, коробки, сумки. Они торопились, и движения их были бестолковыми и суетливыми. Из кабины «рафика» выглядывала равнодушная физиономия шофера. Помочь он не намеревался.
Мужчина подхватил два огромных чемодана и, сгибаясь под их тяжестью, неуверенно ступил на шаткие ступени трапа. На полпути он обернулся и что-то крикнул оставшейся внизу на пирсе женщине, наверное, просил ее подождать.
Женщина не послушалась, тоже подхватила два чемодана и с трудом поволокла их по скользкому трапу. По ее согнутой клеенчато-блестящей спине дробинками прыгали крупные капли дождя. Смолин возмутился: ни шофер, ни матрос, стоящий на верхнем горизонте трапа, и не подумали помочь женщине! Если бы не запрет на выход из кают, он ринулся бы на помощь незнакомке…
Смолин проснулся от ощущения странного неудобства. Ему показалось, что кто-то вцепился в плечо, трясет, пытается разбудить, даже стянуть с койки. Он открыл глаза и увидел белый круг иллюминатора, сквозь грязноватое, покрытое брызгами стекло немощно сочился свет.
В следующее мгновение Смолина швырнуло к стенке, грубо придавило, словно кто-то грузный навалился на спину, подержал так, наслаждаясь беспомощностью поверженного, потом медленно, не торопясь, потянул в противоположную сторону к высокой доске, ограждающей моряцкую койку, как детскую кроватку, и снова с размаху саданул уже о доску.
«Все-таки влипли! Если бы вышли часа на три раньше, циклон не догнал, так говорила Алина Азан. А теперь угодили в самое пекло». И Смолин с неприязнью подумал о тех двоих, что последними поднимались по трапу.
Раздумывая, Смолин с удивлением чувствовал, что с трудом удерживает ниточку мысли, ниточка рвется, ее обрывки, как ветошь, болтаются в тошнотворной мути, наполняющей голову. Так всегда случается при сильной качке, об этом ему говорили бывалые. Если будешь лежать, то постепенно превратишься в идиота, у которого медленно распадается интеллект. Главное — не лежать!
Он взял себя в руки, заставил тело расстаться с койкой, на ватных ногах добрался до умывальника, ополоснул лицо, почистил зубы, даже попытался побриться.
Подошел к иллюминатору, бросил взгляд в забортное пространство. Пространства не было. Его вытеснили бутылочного цвета валы со снежными загривками пены, они упирались в низкое дымное небо. Смолин прислонил лоб к стеклу иллюминатора и тут же отшатнулся — море плюнуло в стекло густым белым сгустком, словно лицо человека вызывало у него ярость. Вот оно — море! Даже когда взираешь на него с каменных твердынь берега, когда оно спокойно и невозмутимо, чувствуешь собственную незначительность, временность на земле, бессилие перед величием природы. Море и в покое враждебно, готово забрать человеческую жизнь в любую секунду, не верь его красоте и ласке! А когда случается такое, как сейчас! Неужели человеку под силу это преодолеть?
