— Чей это?
— Западногерманский, — пояснил Руднев. — Новый.
— А как называется?
— Пока не разберешь…
Рядом со Смолиным досадливо кряхтел Шевчик:
— Далеко! Ох далеко! Объектив и не уцепит.
— Что ему там цеплять? Просто пассажирское судно. Никакой политики!
— Ха! — обронил Шевчик. — Уж простите меня за правду, уважаемый Константин Юрьевич, но в таких делах вы не очень-то! Подобный кадр можно так приспособить, что будет люксус! Фейерверки, иллюминации, прожектора… Пир во время чумы, как сказал Пушкин! Вот что это!
— При чем здесь «Пир во время чумы»? — недовольно отозвался из темноты женский голос, и Смолин узнал Алину Азан. — Просто идет лайнер, большой, красивый, мирный лайнер, и на нем веселятся пассажиры.
Шевчик не счел нужным ответить.
Светлая клякса в море поравнялась с «Онегой», и теперь чужое судно можно было легко разглядеть и без бинокля — блестящее, как елочная игрушка. Смолин представил себе роскошные салоны лайнера, красивых мужчин в смокингах и еще более красивых женщин в бальных платьях, скользящих по сверкающему паркету в волнах музыки, в аромате дорогих духов; проворных кельнеров, разносящих на подносах бокалы искрящегося шампанского… Кусок чужого праздника, уплывший в море от берегов чужой, неведомой земли. Лайнер шел по отношению к курсу «Онеги» по косой, и его корма все больше и больше обозначалась в поле зрения.
— «Кёнигсберг», — прочитал стоящий на крыле мостика матрос, долго вглядывавшийся через бинокль во встречное судно.
— Что?!
— «Кёнигсберг»! — повторил матрос. — Вижу хорошо. Посмотрите сами!
Он протянул бинокль Рудневу, и тот, подержав у глаз, молча передал Смолину. Сильные линзы помогли без труда прочитать на белой корме черные буквы: «Кёнигсберг». Ничего себе! Кёнигсберга уже давно нет на карте, есть Калининград. Значит, они…
— Ну теперь вам ясно, что к чему? — Шевчик торжествовал. Казалось, он заранее знал, как называется встречное судно. — Что я вам говорил! У меня на это дело профессиональный нюх. Настоящий пир во время чумы!
Все молчали.
Через четверть часа чужой праздник снова превратился в светлую кляксу, потом в светлое пятнышко, потом в слабенькую точечку. Вот и все! Собравшиеся у борта молча разошлись.
В коридоре Смолин увидел шагавшего ему навстречу Каменцева, командира батискафа.
— А я только что к вам стучался, — сообщил тот и протянул блокнот. — Забыли у нас. Записи.
Смолин раскрыл блокнот. На первой страничке корявые слова вопрошали: «Тришка, где ты?»
Поднял глаза на Каменцева. Взгляды их встретились.
— …Так вот, в заключение повторяю снова: сама природа таких ортогональных построений произвести не могла Не знаю других подобных аналогов. Лично я нигде не встречал и не слышал, чтобы другие встречали. Считаю, что мы столкнулись с явлением пускай пока необъяснимым, но необычным, заслуживающим внимания.
После Смолина выступал Ясневич.
— …Как показывает предварительный анализ данных, полученных на вершине горы Элвин, увиденные нами сооружения не могут, я повторяю и подчеркиваю, не могут иметь искусственное происхождение. Это натуральный базальт!
Ясневич сделал интонационную паузу, чтобы внушительнее прозвучал его приговор:
— Ни о какой Атлантиде речи здесь быть не может.
— Ну а вдруг все эти стены, эти комнаты просто вырублены в базальте? Вырублены, и все тут! — горячо возразил со своего места Чайкин и даже по-ученически поднял руку, словно просил у метра разрешения на слово.
Метр покровительственно улыбнулся юношеской горячности.
— Нет, дорогой мой, еще раз нет! — И Ясневич в наставническом жесте поднял палец и ткнул им в потолок. — Надо говорить о здравом, реальном, поддающемся объяснению, а не…
— Но происхождение египетских пирамид тоже долгое время не находило объяснений. И идолов острова Пасхи, и…
Теперь Ясневич счел нужным уже прервать юного спорщика, который слишком злоупотребляет его терпением:
— Послушайте меня, Андрей…
— Евгеньевич, — подсказал Смолин.
— Вот, вот! Андрей Евгеньевич! — Ясневич, бросив мимолетный взгляд на Смолина, засек его легкую ухмылочку, и пушистые брови заместителя начальника экспедиции словно потвердели. — Вы толкуете, как ученик третьего класса. А с таким школярским подходом нечего делать в науке. Мы, ученые, не имеем права поддаваться нелепым фантазиям. Нам нужны факты! А факты говорят, что эти сооружения вовсе не искусственные.
