— Бывало…
Ничего себе, подумал Смолин, не хватает ему в жизни еще небольшого пожарчика на дне океана. Оказывается, и здесь наш любимый «авось». Действительно, шутники!
За толстым стеклом иллюминатора горело тихое голубое пламя, слабый отблеск иного мира, торжествовавшего где-то там, наверху, за границей преисподней, в которую уходил Смолин. Временами в голубизне поблескивали золотые искорки — должно быть, крошечные рыбешки или рачки, казалось, осыпалось сверху легкое золото поднебесного солнечного дня.
Вдруг в забортном пространстве проступили очертания большого темного тела. Оно приближалось, молнией скользнуло в сторону, но тут же снова обозначилось в поле зрения и ринулось прямо навстречу иллюминатору.
— Акула, — спокойно пояснил Каменцев.
Острый нос приблизился почти вплотную к стеклу и раскололся надвое белой полоской хищно оскаленной челюсти. Смолин вздрогнул. Рядом во тьме раздался смех Каменцева:
— Поцеловались? Вкусно? Они здесь нежные, прямо в губы норовят.
Ну и морда! Не приведи господь повстречаться с таким созданием! Может, Кулагин и прав? Пощады от такой зверюги не жди.
Время вроде бы остановилось. Сколько миновало с момента начала спуска? Минуты? Часы? Голубое за стеклом постепенно теряло яркость, солнечный день над головой угасал, снизу подступали сумерки.
— А вот и дно! — сказал Каменцев. — Видите, внизу темное?
Ничего Смолин внизу не видел.
Прошло еще несколько минут, и наконец дно обозначилось и для Смолина. Ему показалось, что он на самолете, который только что пробил облачность и сейчас идет на посадку в неведомой горной стране.
Под батискафом горбились кряжи невысоких гор, щетинились их странные, похожие на столбы вершины, между горами простирались ровные долины, они были белым-белы, словно здесь только что выпал легкий снежок. Дно стремительно приближалось. Легкий толчок — и вокруг «Поиска» поднялось снежное облачко. Сели!
— «Онега»! «Онега»! Я — «Поиск», — услышал Смолин. — Коснулись лыжами дна. Глубина сто десять метров. Как поняли? Прием.
— Понял! — прохрипел динамик. — Приступайте к выполнению программы. Желаю удачи!
За иллюминатором стоял легкий сумрак, какой бывает перед завершением непогодного дня.
— Раньше бывали на морском дне?
— Никогда.
— Тогда смотрите в оба! Это все равно что на другой планете.
Каменцев прав: мир за иллюминатором не был похож ни на какой иной, он существовал по своим, неведомым законам, в других временных измерениях. Это там, наверху, мелькнул очередной миллион лет, а здесь он только-только начинался. Здесь этому миллиону еще долго существовать в неторопливом движении рыбьего плавника, в задумчивом крабьем шажке по песку, в меланхоличном покачивании бледно-зеленого стебелька актинии.
Проплыли мимо плоские прозрачно-хрупкие, словно стеклянные, морские окуни.
— А вон осьминог!
— Где?
— Да там, в камнях. Ишь как глаза таращит! У… у… тварюга!
И вправду, среди камней поблескивали две крупные бусины темных завораживающих бесовских очей, шевелились длинные щупальца, обнажая светлые ладошки присосок, словно звали к себе: иди сюда, здесь лучше!
Показались из-за скалы два пепельно-серых ската, расправив легкие крылья-плавники, долго парили над долинкой, как дельтапланы. Выскользнуло из темной расщелины чье-то длинное, узкое, будто лезвие, броско яркое тело, сделало длинный, изящно-ленивый зигзаг перед иллюминаторами «Поиска», словно хвасталось своими достоинствами. Острая зубастая морда хорька, бархатистая пятнисто-желтая под леопарда кожа…
— Мурена! — снова пояснил Каменцев.
Рыба-змея! Наконец-то Смолин воочию увидел эту хищную и опасную морскую тварь, с которой связано столько жутких историй! Но и она, злобная, зубастая, выглядела вполне мирно в этом заторможенном аквариумном мире. Вдруг вспомнилось выученное еще в школе:
И млат водяной,
И уродливый скат,
И ужас морей — однозуб…
Кажется, так в «Кубке» у Жуковского?
А ужаса никакого!
Тихие долины звали к покою. Поставить бы здесь дом, подумал Смолин, и жить бы в нем отшельником, и пускай там, наверху, в неторопливом течении времени бегут годы и тысячелетия, и не будет тебе до того, полного тревог мира, никакого дела.
