– Ну, как знаешь, девочка. Только разговор этот не на пару минут. Вот что… Я там видел, на кухне у вас водка стоит? Так вот я водки, пожалуй, выпью. У тебя день рождения сегодня. А я… Что-то нервный в последнее время стал. После всех этих несчастий. Все-таки возраст. Ты позвонила, я переполошился, думал, опять что-нибудь… Про цветы-то и позабыл совсем. Но подарок за мной.
– Да Господь с вами…
– Нет-нет. Отец бы твой не одобрил. Пойдем, пока хоть тост за твое здоровье поднимем.
Все опять перебрались на кухню, к большому круглому столу, на котором стояли водка и закуски.
– Что это такое, спрашиваешь? – Шацкий выпил рюмку водки, поставил ее на стол и взглянул на Ирину.– А это черный рынок. Не весь, разумеется, но… изрядная, скажем так, его часть. Все сведено, систематизировано. Все как в аптеке. Рука отца твоего чувствуется. Это уж можешь мне поверить. Ну а… детали, если тебя интересуют, буквы, цифры там всякие – это, как я понимаю, имена хозяев, цены. Там же товар лицом представлен, с комментариями. Или наоборот – имена заказчиков и суммы, которые они за то, чем обладать желают, готовы заплатить. А скорее всего, и то и другое. Много там всякого. Даже нетолковое есть, что странно.
– Значит, папа…
– Ира, девочка, ну а что ты думала? Отец твой всю жизнь в этом варился. Я… – н посмотрел на Волкова. – Молодой человек, я на самом деле могу быть уверен?
– Вам на Библии поклясться или слово офицера дать?
– Слова, пожалуй, достаточно.
– Меня интересуют только обстоятельна смерти Аркадия Соломоныча Гольдберга. Ирина Аркадьевна – мой клиент.
– Как-то это все на американскую книжку больно смахивает. В мягкой обложке.
– И что типер? – подал голос Гурский.
– Да нет, ничего, – пожал плечами Шацкий. – У вас тут «типер» вообще ничего не поймешь. Но воля ваша. Короче говоря, отец тебя, конечно же, ни во что посвящать не хотел. Но мы с ним… Видишь ли, то, что на черном рынке, так называемом, крутится, не всегда краденое. Ну не хочет просто человек продавать что-то свое собственное достаточно ценное официальным образом. Хочет конфиденциально. Почему нет? А другой желает купить. Но не хочет внимания к себе привлекать. Как им друг друга найти? Вот и… Но специфика, безусловно, имеется, все-таки рынок-то – «черный». Ну вот, к примеру, камешек взять какой-нибудь: здесь десять процентов от его настоящей стоимости – потолок. А я все же в Роттердаме живу. Антверпен – алмазная столица Европы. Ну? Конечно, то, что на дискете этой, ни в какое сравнение не идет. Это не просто на порядок, это… я даже не знаю, на сколько порядков серьезнее. У нас с твоим отцом – так, мелочевка была. Но все равно копеечку свою давало.
– Но… – попыталась что-то сказать Ирина.
– Погоди, – остановил ее Евгений Борисович, – знаю, что хочешь сказать. Да, на пенсию жил. Много ли старику надо? Он свои деньги, свой честный процент, у меня хранил. Копил. Для тебя в первую очередь. Очень переживал, что второй своей женитьбой детство тебе осложнил. Вину чувствовал. Он и Виктора, конечно, тоже любил. Но иначе. В тебе его боль жила, воспоминания о маме твоей, которой он тоже чего-то додать не успел. Старики сентиментальны. Тебе этого сейчас не понять. А Виктор, поганец этот…
– Евгений Борисыч! – вспыхнула Ирина. – Он же мой брат, он погиб…
– А ты погоди, – устало, но жестко сказал Шацкий, – я словами просто так не бросаюсь. Извини уж, не хотел я говорить и не сказал бы никогда, если бы ты расследования всего этого не затеяла. Но, видно, придется. Если уж Петр Сергеич с Александром трубку Аркадия аж с Камчатки достали, все равно докопаются. Я хоть нервы тебе сберегу, а то и… Стреляли, говоришь, в тебя? Господи, бежать отсюда надо. Чем скорее, тем лучше. Проклята эта страна… Что же это мы не выпиваем, молодые люди? Как-то это не по-русски. Гурский наполнил рюмки.
– За тебя, Ирочка! – Шацкий выпил водку, поморщился и взял бутерброд с икрой. – Все, Петр Сергеич, можете закрывать это дело. Смерть Аркадия – это действительно нелепая случайность. Никто ее не хотел. Несчастный, если хотите, случай. Вам детали нужны, разумеется?
