– А сумку?
– Да! Вот ведь, забыли бы. Константин спрыгнул на землю и, обойдя грузовик, забрался в «кунг».
– Держи, – забирая у него свою сумку, Гурский протянул деньги.
– Да ладно… Мне все равно по пути было. Еще и веселей.
– Держи-держи, – Александр засунул ему сложенные банкноты в нагрудный карман мехового жилета. – Я же не последние даю. А если в следующий раз не будет, ты меня на халяву покатаешь. Идет?
– Идет. Слушай, а ты вообще сам-то откуда?
– Из Питера.
– Да? А мне чего-то показалось, что с Запада откуда-то.
– Так. Стоп. Ты уже второй. Питер, это где, по-твоему?
– Как где? На Камчатке. Петропавловск.
– Ах, во-от оно что…
– А что?
– Да я – из другого! Из Санкт-Петербурга.
– Ну вот. Я и смотрю. А у нас тут Питером Петропавловск называют. Он же – «Петро…»
– То-то мне здесь знакомый один – вы, мол, как из Питера своего сюда залетаете, так сразу в отвязку.
– Так и есть, рыбаки после моря да вояки в отпуск. Там же куда пойдешь? Все всех знают. А Хабара,– столица Дальнего Востока. Здесь погулять милое дело. Да и под боком, лететь-то часа четыре всего. А ты, выходит, далеко забрался. Смотри, осторожней. Тут криминал…
– Ага.
– А вообще народ у нас душевный.
– Да я заметил.
– Ну, давай, топай, замерзнешь, – Костя протянул руку.
– Счастливо. И смотри, скрупулезней у меня через Амур, – улыбнувшись, Гурский пожал Костику руку.
– Так это ж такое дело, что… – Константин развел руки, забрался в кабину и захлопнул дверцу.
Грузовик просигналил клаксоном, мигнул фарами и, натужно взревев, пополз на подъем.
Гурский закинул сумку на плечо и зашагал по скрипучему снегу к широкой каменной лестнице.
Войдя через наполненный сухим горячим ветром стеклянный тамбур в ярко освещенный вестибюль гостиницы, Адашев-Гурский стянул с головы шерстяную шапку и глубоко вздохнул.
В первые секунды у него даже не было сил подойти к стойке администратора, он просто стоял посреди холла, чуть прикрыв глаза, и впитывал в себя запах чистоты и комфорта.
Ему чудилось, что скитается он за этой проклятой трубкой не неделю без малого, а многие годы.
– Вы поселяться? – подошел к нему один из секьюрити в безукоризненном костюме, белоснежной рубашке и темном галстуке.
– Да, – кивнул Гурский. – Обязательно. Заполнив регистрационную карточку, он вошел в лифт и, поднимаясь на свой этаж, прикинул, что дома сейчас все еще девять вечера вчерашнего дня и, значит, вполне можно позвонить Тарасовой домой и выяснить, куда же, в конце концов, девался Сталин. А потом отзвониться Петьке.
Лифт мягко остановился, двери распахнулись.
Александр справился у дежурной по этажу, сможет ли он позвонить из номера в Петербург по автомату. Девушка взглянула на его небритую, опухшую рожу, красные от недосыпа глаза и снисходительно сказала, что у него в номере два телефонных аппарата, один из которых спутниковый, и звонить он может хоть в Гонолулу. Если деньги есть.
– Ну, это мы понимать можем… – сказал Гурский и пошел по мягкому ковролину, поглядывая на нумерацию дверей.
Лена оказалась дома, и от нее Александр узнал, что фигуру Сталина администрация в последний момент решила отправить бригаде, которая стоит сейчас в Петропавловске-Камчатском. «Так вышло, уж извини, я не знала…»
Он позвонил дежурной и спросил, не знает ли она случайно, когда летают самолеты на Камчатку. Она ответила, что, мол, если есть погода – всегда. В частности, сегодня рейс в десять утра, с минутами.
– О'кей, – сказал Гурский и повесил трубку.
Закурил сигарету и задумался.
Потом, собрав волю в кулак, еще раз позвонил дежурной и попросил разбудить его в восемь.
Заперев дверь номера, разделся догола и пошел под душ. Встав под обжигающе горячие струи, он осознал, насколько промерз в продуваемой сквозняками кабине грузовика, ибо отогреваться стал только минут через пять.
Потом он побрился, растерся большим махровым полотенцем и пошел звонить Волкову. Дома того не оказалось, и Александр позвонил на трубку.
Поговорив с Петром, он забрался наконец в чистую постель и поплотнее укутался в одеяло.
«Откуда они могут знать про Камчатку?» – думал он, засыпая.
