В первые дни после операции было отчаянно плохо: бо́льшую часть времени я спала или лежала в полубеспамятстве и видела сны, похожие на страшные картины Босха, а когда просыпа́лась – всегда среди ночи, – мне казалось, что я немедленно умру, если сию же минуту не получу хотя бы глоток воды.
Чтобы попить, нужно было поначалу набраться сил и встать с постели, чуть передохнуть и аккуратно вытащить иглу капельницы из вены, затем нащупать на ледяном полу свои убежавшие под кровать тапочки и отправиться в бесконечное путешествие до туалета, стараясь не слишком шуметь в ночном коридоре и не мешать больным, а главное – не разбудить ненароком дежурную медсестру.
С содроганием вспоминаю это мучительное продвижение по стеночке и страх столкнуться в темноте с каким-нибудь призраком в больничной пижаме, этот священный огненный трепет перед дверью, ведущей в реанимационное отделение, и красный ужас около перевязочной, напоминающей закуток мясника, серое квадратное недоумение перед огромным, похожим на катафалк грузовым лифтом, на котором, рассказывали, по ночам потихоньку перевозят трупы, и глубокое, синее, как ночь, смирение при взгляде на длинный пустой коридор, по которому идешь, будто бы в последний путь, в абсолютном одиночестве мимо приглушенного пещерного дыхания спящих палат, прежде чем попадешь в спасительную капсулу яркого света в туалете.
Потом я пошла на поправку, и на меня полярным медведем навалилась скука. Я давно за собой заметила, что начинаю тосковать в безликих комнатах с бесцветной и убогой обстановкой, но только в больнице я впервые поняла, что такое настоящая безликость и убогость. Рисовать там было совершенно нечего, и я, отвыкнув от цветового разнообразия, развлекалась тем, что делала простенькие карандашные наброски скудного вида из окна (внутренний дворик, дерево) в стиле примитивизма.
Какое-то время трещины на потолке еще складывались для меня в причудливые орнаменты и узоры, но на десятый день пребывания в палате это прошло, и мой взгляд, словно муха, уныло ползал по стенам, не цепляясь ни за один предмет, а каждый таракан, выглядывающий на меня из-за прикроватной тумбочки, уже узнавался в лицо. Немного оправившись и начав совершать короткие прогулки по этажу, я перезнакомилась с обитателями соседних палат, а кое с кем даже пробовала подружиться. Но живопись никого из них не интересовала, а меня – вот беда! – не интересуют люди, которым не интересна живопись. Так я и провела бы следующие полтора месяца в одиночестве, если бы на шестнадцатый день моего пребывания в больнице к нам не привезли новенькую.
Она заняла крошечную одноместную палату этажом выше, но, несмотря на то что в больницах как-то не принято «дружить этажами», именно эта пациентка сразу же заинтересовала абсолютно всех моих новых знакомых по несчастью. Их любопытство было вызвано двумя основными причинами. Во-первых, никто, даже врачи и полицейские, которые приезжали с ней побеседовать, не знали, кто она и откуда взялась. Во-вторых, она не просто сломала руку и получила сотрясение мозга, но еще и страдала от какой-то странной душевной болезни, отчего совсем не разговаривала и почти не двигалась, а только и делала, что лежала лицом к стеночке в своей темной палате с плотно занавешенными окнами, сжималась под одеялом и крупно дрожала.
Я конечно же, как и все, приходила ее навестить – из чистого любопытства – и подумала тогда, что она похожа на одноглазого котенка, которого я однажды подобрала по дороге в деревню и принесла домой. Он тоже дрожал и отворачивался, но я выкупала его в ведре, перевязала израненные лапки, смазала мазью его обкусанные ушки, а после «бани» накормила до отвала свежайшими белыми сливками, и он оттаял и с тех пор мурлычет не умолкая. Девочку тоже подлечили и накормили, но, видимо, человеку для полного счастья нужно что-то еще. Вскоре я догадалась, что нужно именно этой девочке.
Туманно-серое равнодушие, проявляемое ею ко всем окружающим и даже к добрейшему слоноподобному главврачу, а также ее непроницаемо-ватное молчание привели к тому, что больные постарше обиделись и перестали ее навещать. А больные помладше, теряясь в догадках, начали выдумывать различные способы вынудить ее заговорить и сошлись на том, что нужно ее как следует напугать. По ночам они тайком подкрадывались под ее дверь и громко ухали или стонали, изображая привидения, но девочка никак не реагировала на эти шутки. Тогда они подбросили к ней в кровать таракана – девочка его просто не заметила.
