Вглядываясь в меня бледными прищуренными глазами, она спросила:
– Где мы?
Я напрягся и нервно огляделся в поисках контролера, но в вагоне, кроме нас двоих, не было ни души.
«Ну вот, – тоскливо подумал я. – Влип в историю! Сейчас она начнет ко мне приставать, станет выкрикивать гадости, полезет отбирать смартфон, а если ее оттолкнуть, она еще, чего доброго, упадет и забьется в припадке. А меня потом поймают и обвинят в нападении. Никто ведь не поверит, что эта доходяга первая начала! Что же делать?»
Ждать подмоги было неоткуда, поэтому я решил не нарываться и ответить на ее глупый вопрос. Отведя от нее взгляд и уставившись в пол, я тихо пробормотал, что мы едем в электричке и что мне нужно попасть на конечную станцию.
– Что вы сказали? – медленно переспросила она. – Вас не слышно.
Я занервничал еще сильнее и попытался незаметно отодвинуться от нее в сторону, чтобы потихоньку убрать смартфон во внутренний карман куртки, а затем сделать вид, что вспомнил что-то важное, вскочить и быстрым шагом перейти в другой вагон.
Но девочка вдруг присела рядом со мной, потому что ноги ее не держали, и прислонилась головой к моему плечу. Я даже вздрогнул от неожиданности и хотел отпрянуть, но подумал, что, если я резко отстранюсь, она, скорее всего, упадет головой на скамью и больно ударится, а у нее и так уже разбит правый висок. Поэтому я остался сидеть на месте, сжавшись в комок и стараясь не шевелиться.
Притерпевшись немного к такому положению, я медленно вздохнул, а потом плавно, не торопясь, выдохнул, но в самый последний момент поперхнулся воздухом и закашлялся. Девочка вздрогнула и чуть шевельнулась. Как ни странно, от нее пахло не так, как обычно пахнет от чумазых бродяжек, то есть, я хочу сказать, не дохлыми кошками и не гнилым луком. Наоборот, ее руки, лицо и одежда оказались вблизи совершенно чистыми, от свитера исходил слабый запах шерсти и детского мыла, а волосы у нее были надушены розовым маслом! Этот аромат я узнал бы из тысячи, потому что у моей бабушки дома на трюмо всю жизнь, сколько себя помню, красовался флакончик болгарского розового масла, на котором мелкими золотыми буковками было написано: «Rosa damascena Mill.», что означает «Дамасская роза».
Значит, эта девочка не бездомная. Просто поссорилась с родителями, выбежала из квартиры в одном свитере и помчалась куда глаза глядят. Может быть, она чем-то не угодила пьяному отцу и он распустил руки. Или парень, приревновав, хватанул ее головой о стену.
Откуда мне знать, как это обычно происходит в неблагополучных семьях? У нас в семье никто и никогда не поднимал на меня руку и не повышал голоса. Мы с мамой и бабушкой вообще жили мирно и очень дружно. Когда в классе на моих глазах кто-нибудь затевал разборки с дракой, я всегда страшно паниковал и даже задыхался, как от приступа астмы…
Внезапно ход моих мыслей оборвался, наткнувшись на неожиданный вопрос: а как эта девочка попала на пригородный вокзал без куртки и купила себе билет на электричку, не имея денег? Может быть, ее ограбили и избили уже на вокзале? Тогда дело принимало совсем нехороший оборот. Наверное, нужно будет позвонить в полицию или в «Скорую», когда приедем на станцию.
А вдруг полицейские подумают, что это я ее избил, и задержат меня до выяснения обстоятельств? А у меня, между прочим, дела, и, вообще, я тут ни при чем, просто ехал в электричке. Я попытался высвободить плечо, осторожно отодвинуть девочку в угол скамьи и пересесть. Но она вдруг опомнилась, приподняла голову и посмотрела на меня, по-прежнему щурясь, будто от яркого света, а потом, словно прочитав мои мысли, очень тихо и умоляюще произнесла:
– Не бросайте меня… помогите…
И что я мог сделать? Я вновь нервно оглянулся в поисках контролера, в надежные руки которого я с облегчением передал бы эту бедную девочку, но никто так и не вошел в вагон. Они никогда не приходят, когда нужны. Никто никогда не приходит на помощь. Так почему же именно я должен кому-то помогать?
Всю свою жизнь я буквально замирал от страха перед окружающими людьми. Каждый встречный, в особенности незнакомый человек, виделся мне потенциальным врагом: он мог оказаться маньяком, садистом или бандитом, он мог быть в плохом настроении или в состоянии опьянения, его мог раздражать мой внешний вид, мой случайный взгляд, мой голос, да мало ли что! В школе меня нередко били просто за то, что я не к месту улыбнулся или сказал что-то не совсем подходящее случаю. Когда у меня появилась собака, мой единственный друг и мечта детства, бить меня стали чуть ли не ежедневно: им в классе, видите ли, не нравилось, что от меня якобы «воняет псиной» и что вся моя одежда «увешана собачьей шерстью». Однажды мне сломали руку, но никто так и не вступился за меня, потому что вступаться – себе дороже. Да я и не ждал ничьего покровительства.
