«Подите, — говорила ему, — от меня прочь, мне противны ваши грязные домогательства». Ну а барин тоже особо-то и не домогался. А тут вдруг этакое безобразие посреди комнаты разложено. Сколько в доме служила, такого не видывала! Ну я мозгами пораскинула — что уж мертвую срамить? Сейчас чужие мужики набегут, полиция, пристав, все смотреть будут — стыдобища! Взяла и убрала пеньюар попачканный, а после уж за людьми побежала. Вы меня простите, я, может, не то говорю, может, об этом молчать надо… Но мне вот вспомнилось, а у нас, у баб, что на ум пришло, то и на язык попало. Да и Дуся мне велела рассказывать вам все как на духу. Дядька мой, сторож Евсей, тоже говорит: мол, молодой следователь с большим пониманием к людям подходит. Только я об этом сраме всегда молчала, впервые довелось говорить, да еще с мужчиной…
По лицу Прасковьи снова пошли красные пятна.
То, что рассказала Губина, нужно было обдумать всерьез. Дмитрий вынес в сад плетеное кресло с мягкой подушкой и комфортабельно устроился в тенечке с хорошей сигарой.
В табачную лавку Мееровича поступила партия великолепных гаванских сигар, скорее всего контрабандных, невесть какими извилистыми путями довезенных до демьяновского захолустья. Предприимчивый торговец даже не стал выставлять редкостный товар на витрину, просто шепнул кое-кому из наиболее симпатичных покупателей, что для истинных ценителей у него в лавке найдется кое-что особенное…
Строго говоря, судебному следователю Колычеву, которого в табачной лавке встречали с большим почетом, сейчас хотелось хоть чем-то скрасить черную полосу жизни. Дмитрий будет курить сигару и размышлять…
Итак, Прасковья Губина, обнаружившая тело своей убитой хозяйки Матильды Новинской, нашла рядом с телом и некую вещь, которую сочла нужным от следствия утаить.
Сперва Колычеву казалось, что испачканный пеньюар никак не «ложится» в составленную им схему преступления. Потом он понял, что пеньюар со следами спермы — предмет не случайный, но предположение о том, как эта вещь оказалась возле трупа, было слишком страшным…
Вечером Дмитрий пошел к Бетси — после ночного нападения он не разрешал ей одной ходить по городу в темноте. Представление уже завершилось, и разгримированные артисты отдыхали возле своих фургончиков.
После того как на пустыре рядом с цирком было обнаружено два женских трупа, господин Арнольди распорядился, чтобы мужчины-циркачи несли по ночам дежурство у циркового лагеря, обеспечивая безопасность женщин и детей.
Артисты попарно (пары распределили так, чтобы в каждой был один силач) сидели по ночам у костра и устало осматривались, не идет ли откуда неизвестный психопат с ножом.
Подходя к шапито, Дмитрий издали увидел освещенные отблесками огня два темных силуэта — один могучий, а другой мелкий. У костра буффонадный клоун Андреас выяснял отношения с укротителем хищников.
Подвыпивший усталый клоун торопливо что-то говорил, а укротитель равнодушно, со своим обычным выражением холодного презрения на лишенном мимики восковом лице, слушал.
— Ты, Конрад Карлович, думаешь, что ты гений? А ты такой же гений, как и я! И оба мы — дерьмо. И все кругом — дерьмо! — горячился клоун.
Конрад Карлович презрительно молчал. Андреас услышал шаги Колычева.
— Кто идет? — заорал он визгливым голосом почти с той же интонацией, с какой кричал на арене «Ой, мамочки, убивают!» после очередной клоунадной пощечины своего партнера. — Кто тут шляется в неурочное время? Ах, это вы, господин следователь? Вечер добрый, вечер добрый! Душевно рад видеть… А мы вот тут с герром Конрадом на вахте, так сказать, убивцев высматриваем…
В фургончике Бетси теплился огонек. Она ждала Митю.
«Нет, не все кругом дерьмо, — подумал Дмитрий. — Старик ошибается».
Пролетел еще один день, заполненный бестолковой суетой, и снова вечер опустился на город. За столиком летней чайной, устроенной ресторатором Бычковым в Народном саду, сидели полицейский пристав Задорожный и судебный следователь Колычев, ставшие, к всеобщему удивлению, закадычными приятелями.
Уже стемнело, и почти все посетители чайной разбрелись по домам (садовая чайная — это ведь не ресторан, чтобы до полуночи гулять!), а пристав со следователем, увлекшись беседой, совсем позабыли о времени. Ну и прислуга не смела тревожить таких гостей, хотя уже давно пора было закрываться.
