— Ладно, давай не будем больше об этих убийствах. Как-то мы слишком увлеклись длинными разговорами. А можно ведь найти и более занимательное дело.
— Например?
— Например, поцеловаться… А то и еще что-нибудь поинтереснее!
Ожидая в своем служебном кабинете Макара Дугу, Колычев специально отпустил письмоводителя, сказав, что проведет допрос сам, и осчастливленный нежданной свободой письмоводитель отправился восвояси…
Дуга явился к назначенному времени, причем наряжен он был для солидности в военную форму с солдатским георгиевским крестиком на груди.
Следователь стал задавать ему обычные вопросы, собственноручно занося показания отставного солдата в протокол.
С готовностью рассказав о себе, о своей воинской службе в далекой Маньчжурии и о нынешних занятиях, Макар, как только дело коснулось убийства женщины, снова стал проявлять крайнюю бестолковость и сделался чуть ли не глуховат.
— Дуга, ты не крути, отвечай прямо — договаривался ли ты о свидании с Василисой Трофимкиной в вечер перед ее убийством? — Колычев старался быть терпеливым, но эта добродетель начинала уже ему отказывать.
— Да ну что вы, ей-богу, ваше высокоблагородие, нешто Трофимкина — барышня благородная, чтоб свиданки ей назначать? Она, Василиса-то, вечная ей память, баба вдовая, шебутная и поведения известного, так что такого нежного обхождения ей не требовалось…
— Хорошо, Макар, по поводу поведения Василисы мы с тобой позже поговорим. Сейчас отвечай на вопрос — договорились вы в тот вечер о встрече и ожидал ли ты Трофимкину на товарной пристани?
— Вот вы говорите — хорошо… Чего ж тут хорошего? Я ж объясняю: не тот Васена фрукт была, чтобы, прости господи, не тем будь покойница помянута, встречи ей назначать…
— Макар, ты не крути — ждал ты ее? Должна она была к тебе прийти?
— А леший ее знает — шляется, шляется, глядишь, и забредет…
— Макар, скажи, ты грамотный?
— Три класса церковноприходской школы окончил…
— Ну, стало быть, писать умеешь?
— Могу. Только не слишком гладко…
— Ну ничего, кляксы или ошибки я прощу, я не учитель чистописания. Вот тебе, братец, бумага, чернила и перо. Давай-ка сам опиши все, что в тот вечер было, что ты видел, что слышал — все самым подробнейшим образом…
— Эвон как… Боюсь, не сумею я, ваше высокоблагородие. Я ж не стряпчий и не дьячок, чтоб бумаги составлять, тут привычка нужна.
— Пиши как сумеешь, я в обиде не буду.
Дуга потянулся за пером. Дмитрий Степанович внимательно наблюдал за Макаром и был весьма разочарован, когда тот взял перо в правую руку.
— Как начинать-то?
— Начинай с имени и звания. Я такой-то и такой-то…
— Я, Макар Никифорович Дуга…
— Не Никифорович, а Никифоров — это судебная бумага.
— Значитца, я, Макар Никифоров Дуга, отставной рядовой…
— Так и пиши. А потом — жительство имею… Укажи, где проживаешь, и в конце добавь: по делу об убийстве солдатской вдовы Трофимкиной могу сообщить следующее… И дальше все, что знаешь.
Макар медленно накарябал свое имя, потом погрыз кончик незатейливой деревянной вставочки, в которой было укреплено стальное перышко, и переложил ее в левую руку…
Колычев почувствовал, как на лбу у него выступает испарина, а под кителем напряглись мышцы.
«Я как охотничья собака, учуявшая дичь. Нужно успокоиться, а то спугну», — подумал он.
Дуга левой рукой водил пером по бумаге довольно бойко, правой у него получалось хуже.
— Макар, а ты разве левша? — спросил Дмитрий Степанович между делом.
— Да не то чтобы полностью. В малолетстве да, был левшой. А в армии переучили. Наш поручик таких вольностей, чтоб оружие в левой руке держать, никому не дозволял. Я теперя что правой, что левой рукой равно владею. Да только, когда сложное дело или там волнительное, левой все одно сподручнее… Вот и перышком по бумаге водить сподручнее левой.
— Макарушка, а убивать какой рукой сподручнее? — ласково спросил вдруг Колычев.
Макар бросил перо и уставился на судебного следователя.
— Это что-то я не понял… Это вы к чему, господин хороший?
— Это я к тому, что Василису Трофимкину левша ножом бил. Придется тебе, друг любезный, на ночевку в арестный дом отправиться. А я буду с этим делом дальше разбираться.
