— Я ещё раз повторяю вам, господа, что герцогство Варшавское есть моё завоевание у империи Наполеона. Справедливость требует, чтобы мои подданные были вознаграждены за многие страдания, и чтобы граница навсегда защитила их от бедствий нового нашествия. Польша принадлежит нам! Я от неё никогда не откажусь. Я займу её. И пусть меня попробуют оттуда выгнать!
Мариинская тайга. Март года
Рассвело. Фёдор Кузьмич уже давно был на ногах. Подкинул в печку дрова, вскипятил воду, собрал на стол нехитрую снедь. Себя он так никогда не баловал, но сейчас у него был гость. Закончив домашние дела, старец встал на колени перед иконой Николая-чудотворца и погрузился в молитву.
Со скамьи послышалось шевеление. Фёдор Кузьмич тут же прервал своё общение со святым и поднялся. Он не любил, когда кто-нибудь наблюдал за его молитвой. Это дело личное, и чужой глаз здесь совсем ни к чему.
— Просыпайся, вояка. Пойдём чай пить. А то совсем ослабеешь.
— Вас придушить силы останутся, — огрызнулся Батеньков, не поднимая головы.
Старец вздохнул тяжело и молвил:
— Что ж ты такой неуёмный, Гавриил Степанович. Столько лет прошло, а злоба из тебя так и брызжет.
— Прощения не дождётесь!
— Опять ты за своё, подполковник. Давай хоть час поговорим спокойно. Ты вчера мне так сердце разбередил, что я ночью глаз не сомкнул. С Таганрога бессонница меня не мучила. А тут воротилась проклятая. Чувствую, что есть в твоих словах правда. А вот какая — понять не могу. Расскажи мне, Гавриил, про восстание 14 декабря всё, что тебе известно. Ты же, вроде, не простым участником там был. Мне сказывали, что Трубецкой тебя даже в члены Временного правительства прочил. А докажешь мне свою правоту, сам тебе голову для отмщения подставлю. Коль захочешь. Иначе так и будем воду в ступе толочь и поговорить не успеем.
Декабрист согласно кивнул.
На улице снова была весна. Несмотря на ранний час, уже было видно, что день выдастся погожий. Выпавший за ночь снег растаял. С хмурого, затянутого мохнатыми тучами неба накрапывал дождь.
Батеньков выбежал из дома босой, в одних портах, и стал обтирать грудь и спину мокрым снегом. Процедура доставляла ему явное удовольствие. Завершив обтирание, старый декабрист упал грудью в снежную слякоть и стал отжиматься на руках.
Фёдор Кузьмич вышел из избушки и с одобрением посмотрел на гимнаста. Худощавое спортивное тело с невероятной лёгкостью взлетало над землей, словно было невесомым. Только вздувающиеся жилы на руках и шее говорили о напряжении.
Батеньков закончил отжиматься и, ловко подкинув ноги вверх, встал на руки вниз головой. В таком положении, быстро переставляя руки, он стал кружить по поляне.
Когда гость остановился и вновь вернулся в привычное для человека положение, хозяин не удержался и похвалил его:
— Молодец! Где ты этому научился?
— В тюрьме.
Старец помолчал немного, но затем сказал:
— Изнеженное тело быстро стареет. И наоборот, человек, познавший лишения, не потакающий своей слабости, а превозмогающий её, так закаляет свой дух, что и плоть его становится как сталь. Это только глупые и ленивые люди считают, что старость — не радость. Правда же, Гавриил? Старость — это венец жизни, и от человека зависит, каким он подойдёт к этой черте: либо больной развалиной, либо умудрённым аскетом. Ещё древние греки говорили: предающийся излишествам не может обладать мудростью.
Раскрасневшийся от зарядки и обтирания бунтовщик согласно кивнул и добавил:
— Только я б всё равно не возражал скинуть годков так двадцать.
Старики переглянулись. Они поняли друг друга. В этот момент даже декабрист не испытывал ненависти к бывшему царю.
— Я скоромного в доме не держу. Суп с грибами будешь? — спросил гостя старец.
— А я вообще мяса никакого не ем.
— Епитимью на себя наложил?
— Да ни в жизнь! Я ещё до такого истязательства себя, как вы, не дошёл. Само собой вышло. В молодости увидел, как рубили голову петуху. Он, уже безголовый, с плахи спрыгнул и понёсся по двору, а из него кровь фонтаном брызжет и обагряет белый снег. А он, бедняга, всё носится, как угорелый, и не знает, что уже мёртв. Вот с той поры птицы и мяса не ем. Кусок в горло не лезет.
