Сократ застыл посреди площади, очень прямой, в стоптанных сандалиях, недоверчиво глядя на клепсидру[88], в верхней чаше которой постепенно убывала вода. Теперь он сам судил Афины и выносил им приговор. Скорее всего, Сократ уже провидел свою участь и смирился с ней.
Анит вскочил на ноги и заговорил, обернувшись к трибуне архонта:
— Вы слышали? Теперь он не обвиняемый, а обвинитель! Он, видите ли, хочет вас защитить! Пусть притворяется защитником добродетели сколько угодно, да только слова его полны гордыни и яда. Даже теперь, представ перед судом, он старается задеть нас, высмеять, выставить дураками. Невиданная наглость! Вместо того чтобы защищаться и оправдываться, изменник поучает нас и морочит нам голову пустым вздором. Я верю, что суд по справедливости решит, виновен ли этот человек.
Теперь шумела не только публика, но и сами судьи. Архонт без особой надежды призвал всех сохранять тишину. Сократ заявил, что ему больше нечего сказать. Настало время голосования.
Против Сократа было подано больше половины голосов: двести восемьдесят черных камней против двухсот белых. Будь белых всего на тридцать больше, все обернулось бы иначе.
Судебное разбирательство затянулось до самой ночи. Оставалось лишь назначить наказание. Клепсидру дважды переворачивали. Измученный Сократ поник на своей скамье. Аргументы обеих сторон были давно исчерпаны. Выступление подсудимого не добавило ему сторонников; чему быть, того не миновать. Однако Анит и его приспешники продолжали насмехаться над Сократом и унижать его. В ответ он снова отверг все обвинения, заявил, что прожил добродетельную жизнь, и попросил не о снисхождении, а о… пожизненном содержании. В качестве наказания Сократ попросил заточить его во дворце для олимпиоников на Пританее и держать там за счет полиса. Таким образом он хотел показать, что не признает себя виновным и не намерен уступать обвинителям. Однако судьи сочли эти слова оскорбительным высокомерием.
— Нужно признать, это довольно впечатляюще, — сказал Продик. — Не знаю, чего здесь больше, отваги или беспечности, но эти слова достойны великого человека.
— Попроси Сократ о снисхождении, его, возможно, и пощадили бы. Он сознательно пошел на смерть. Принес себя в жертву. Едва ли я когда-нибудь пойму, зачем.
Разумеется, судьи не утвердили наказания, которое просил для себя обвиняемый. Сократа приговорили к смерти. Все было кончено. Обреченному оставалось лишь последнее слово. Над площадью повисла тягостная тишина. Зрители и судьи не отрываясь смотрели на осужденного. На этот раз Сократ говорил, не поднимаясь с места. Он слишком устал.
— Как видно, вы решили укрепить новую демократию насилием, — сказал Сократ, — казня за инакомыслие. Вами управляет страх, он заставляет вас видеть врага в каждом, кто не похож на других. Моя смерть не спасет Афины. Вы боитесь истины и потому не можете судить по справедливости. Тот, кто ждал от меня мольбы о пощаде, будет разочарован: я не намерен унижаться, признаваясь в преступлениях, которых не совершал.
Я прожил долгую жизнь и не боюсь смерти, но мне горько сознавать, что город, который я люблю, для которого я сделал так много, теперь пожелал убить меня. Сегодня меня признали изменником, но что будет потом… время покажет.
— Великолепная хроника, похвалил Продик, — ты замечательный историк. Правда, кое-что до сих пор не ясно. Ты действительно думаешь, что Сократ решил добровольно принять смерть?
— Мне так показалось. Сократ понял, что его враги оказались сильнее. Опровергать клевету было ниже его достоинства. Ведь Сократа признали виновным заранее. Так был ли смысл просить о снисхождении? Это означало бы признать свою вину, хотя бы отчасти.
— По-моему, — проговорил софист, — первейший долг любого разумного человека состоит в том, чтобы заботиться о собственной жизни, а потом уже о чести, достоинстве и прочих вещах.
Историк был задет за живое, но не подал вида. Откинувшись на ложе, он сказал очень мягко:
— И тем не менее, Сократ до конца сохранил верность самому себе.
— Что это значит — верность самому себе?
— Для Сократа это означало принять наказание, даже несправедливое.
