Всю ночь перед отъездом юный государь провёл беспокойно. Он то засыпал ненадолго, то, встревоженный какими-то неясными видениями, пробуждался. То ему казалось, что он забыл взять с собой шпагу отца в дорогих ножнах, которую ему как-то передал Меншиков, то чудилось, что «батюшка» всё ещё рядом с ним, укоризненно и пристально смотрит на него. Он вскакивал в испуге, кидался к князю Ивану, который спал рядом с его постелью, и будил его, а тот, проснувшись, не мог понять, что случилось и почему Пётр так волнуется.
— Послушай, Ванюша, — прерывающимся от волнения голосом говорил государь, — беги сейчас же к цесаревне.
— К кому? — удивлённо спрашивал князь Иван, мотая головой и ничего не понимая со сна.
— К цесаревне Елизавете.
— К цесаревне? — удивлённо повторял князь. — Сейчас, ночью, к ней? Зачем же?
— Узнай, голубчик, не надумала ли она остаться?
— Остаться? — всё более удивляясь, повторял Иван.
— Ну да, да, — торопливо подтверждал государь. — Вдруг ей вздумается здесь остаться и она не поедет со мной в Москву?
— Не может такого быть, — совсем проснувшись, уверенно отвечал князь Иван.
— А ты почему знаешь, что не останется?
— Знаю. Я вчера видал её.
— Видал? Где же?
— Я был у неё, — немного помешкав, сказал князь.
— Ты был у ней? — подозрительно переспросил Пётр.
— Был.
— Зачем же ты был у ней? — терзаемый ревностью, допытывался молодой государь.
— Не боись, ваше величество, — улыбнулся князь Иван, поняв настроение друга, — я не по своей воле там был.
— Не по своей? — обрадованно выдохнул Пётр. — А по чьей же?
— Да Андрей Иванович Остерман велел у неё побывать.
— Это зачем же? — успокоившись, спросил Пётр.
— Не знаю, только он велел мне передать ей, чтоб непременно ехала в Москву, у него к ней какой-то особый интерес.
— Так ты видал её?
— Видал, видал, — равнодушно ответил князь Иван. — Собирала свои пожитки, так что не волнуйся, Петруша, — ласково добавил он, — поедет она с тобой, здесь не останется.
Окончательно успокоившись, Пётр снова ложился, и снова его преследовали видения. Порой ему казалось, что всё это происходит не с ним. Он всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что завтра он отправится со всем своим двором в Москву, где его ожидает самый торжественный момент в его жизни.
Там, в Москве, он будет коронован на царство. Он вновь пробуждался, садился на постели, склонив голову на руки, ощупывал её, как бы примеряя корону. Мысль о короне наполняла его детскую душу неизведанной радостью, холодком восторга отзывалось его сердце.
Поздний зимний рассвет высветил длинную вереницу экипажей, саней, лошадей, всадников, толпу людей. Кругом стоял немолчный гул от скрипа полозьев по снегу, фырканья и ржания коней, людских голосов. Взволнованный суетой Пётр поместился в одном экипаже с князем Иваном, чем сильно обидел свою сестру княжну Наталью, но ему было ни до чьих-либо обид. Всё происходящее целиком захватило его самого, не оставляя места для переживаний других.
Ему казалось, что он лишь сейчас впервые увидел и это зимнее светлеющее прозрачное небо, эту узкую розово-красную полоску зари на горизонте, из-за которого уже показался красный край восходящего солнца. Всё было таким необыкновенно новым, может быть, ещё и потому, что всё время на дворе стояла пасмурная, слякотная погода, нагонявшая на него порой беспричинную тоску. Может быть, поэтому такими неожиданно новыми казались и эта гладкая, ровная дорога, припорошённые белым снежком придорожные кусты и сказочные деревья леса, бесконечно тянувшегося по обеим сторонам дороги. Длинные ветки берёз, покрытые инеем, розовели под лучами зимнего яркого солнца, тогда как с другой стороны — там, куда не проникали солнечные лучи — всё было сумрачным и тёмным.
Пётр смотрел только на освещённую солнцем сторону дороги, где сказочные розовые деревья манили к себе неразгаданной тайной, такой же волнующей и манящей, как и то, что ждало его впереди, в Москве.
4 февраля 1728 года царский поезд торжественно въехал в Москву. У самой заставы молодой государь вышел из крытого экипажа и велел подать открытые санки, чтобы стоя приветствовать огромные толпы народа, вышедшего встречать его.
