Желание юного монарха было тотчас исполнено, после чего его спальня непосредственно соединилась с покоями, где поселился князь Иван.
Жизнь на новом месте показалась Петру Алексеевичу вполне приятной, если бы... если бы не приходилось часто встречаться со своей нареченной невестой, которая строгим видом своего красивого, всегда без улыбки, лица нравилась ему всё меньше и меньше. Правда, после помолвки Петра Алексеевича и княжны Марии они редко оставались наедине. Мария Александровна — обручённая невеста его величества, как стала она называться после помолвки, — была занята хлопотами к предстоящей свадьбе. Ей был определён придворный штат с массой людей и расходов.
Слушая разговоры о свадьбе, беспрерывно звучащие в доме (казалось, все только этим и были заняты), государь нередко хмурился, чем вызывал недоумение на лице «батюшки» и тётки невесты — Варвары Михайловны, получившей при дворе племянницы должность статс-дамы и немалое денежное содержание. Лишь сама обручённая невеста, казалось, не замечала ничего: ни холодности будущего супруга, ни того, что он избегал любой возможности оставаться вдвоём с ней.
Такое отношение к княжне Марии поддерживал и князь Иван Долгорукий, частенько проводивший в спальне государя целые ночи, благо теперь попасть в неё можно было совершенно незаметно.
Как-то раз после искреннего ночного разговора князя Ивана с молодым государем о его предстоящей свадьбе, его нелюбимой невесте Пётр Алексеевич признался своему сердечному другу, что он совсем не хочет жениться на Марии, что он боится её строгого лица. Он повторил когда-то уже сказанную им фразу, что она такая же холодная, как статуя, что стоит у них в сенях, и, помолчав, с мечтательной улыбкой проговорил:
— То ли дело царевна Елизавета!
— Царевна Елизавета? — удивлённо переспросил князь Иван.
— Да, да, — всё с той же улыбкой произнёс молодой государь. — Она такая красивая, а ловка до чего! — продолжал он, воодушевляясь. — Вчера мы с ней целый день верхами ездили. Она такая красивая! — вновь мечтательно сказал он. — Вот ежели бы мне на ней жениться! Вот счастье-то было бы!
— Так что же, ваше величество влюбились в цесаревну? — улыбаясь, спросил князь Иван.
— Ах, Ванюша, кабы ты знал, как я её люблю!
— Ну а она как же? — после некоторого молчания поинтересовался князь.
— Не знаю, не знаю, а уж так хотелось бы, чтобы и она меня полюбила. — Пётр Алексеевич мечтательно смотрел куда-то мимо князя Ивана, потом, словно очнувшись, произнёс:— Слушай, Ванюша, я тут ей стихи написал, право слово, стихи. Ты только не смейся, — добавил он, увидев улыбку на лице князя Ивана. — Может, они и не очень хороши, но я ей всё-всё там высказал.
— Что высказал?
— Ну что я её очень, очень люблю.
— Уже отдали ей?
— Что? — не понял государь.
— Ну стихи те, что написали.
— Вот в том-то и дело, что нет. Знаешь, Ванюша, когда я думаю про неё, так складно всё говорю ей, а как увижу...
— Словно язык отнимается, — подсказал князь Иван.
— Да, да, Ванюша, будто я немой и говорить совсем не могу.
Князь, улыбаясь, смотрел на влюблённого молодого государя.
— А ты не смейся, не смейся, — обиженно произнёс тот.
— Нет-нет, ваше величество, я и не смеюсь вовсе, просто вспоминаю.
— Вспоминаешь? — оживился государь. — Что же ты вспоминаешь? Ты что, тоже влюблён в цесаревну Елизавету? — озабоченно спросил он.
— Бог миловал, хотя цесаревна страсть как хороша, да в неё, почитай, половина всех мужчин при дворе влюблена.
Князь Иван умолк, несколько минут с улыбкой смотрел на озабоченное лицо юного государя и наконец сказал:
— Нет, я вспоминаю, как я влюбился впервой.
— Ты тоже влюблялся? — обрадованно вскричал государь, садясь рядом с другом и обнимая его.
— Конечно, влюблялся. Да лет-то мне тогда было менее, чем теперь тебе.
— Менее? — удивился государь. — А это возможно?
— Ну отчего же нельзя?
Всю ночь молодой государь и князь Иван провели в разговорах, совсем забыв про сон. Иван рассказывал Петру Алексеевичу о своих бесчисленных любовных приключениях, бывших с ним в Польше, где он долго жил в доме деда. Рассказал даже о том, как подглядывал на озере за купальщицами и как потом влюбился.
