Великий князь, взяв Ивана за руку, отвёл его в дальний угол коридора, где они спрятались за плотной тёмной шторой.
— Ну говори, говори же скорее, Иванушка. Знаю, что не опоздал бы, если бы не важная причина.
— Да уж и не знаю, ваша светлость...
— Перестань, перестань, — прервал его великий князь. — Не называй меня так, когда мы с тобой одни. Сколько раз уж я тебя просил: зови меня просто — Петруша.
— Как изволите приказать, — улыбнулся Иван.
— Ну так говори, говори же, что приключилось с тобой?
— История-то, может, совсем пустяшная, но очень уж небывалая.
— Так что ж это за небывалая история? — всё с большим нетерпением повторил великий князь.
— Видите ли...
— Нет-нет, просто Петруша, а то и слушать не стану и дружить с тобой не буду, — капризно произнёс Пётр Алексеевич, рассерженно топнув ногой.
— Хорошо, хорошо, Петруша, — мягко произнёс князь Иван.
— Как славно ты сказал «Петруша», — обрадовался великий князь. — Так меня только сестрица Наталья зовёт, и больше никто.
Услышав историю о собаке, которая сама нашла оставившего её в Варшаве Ивана, великий князь был растроган до слёз.
— Сама, сама она пришла к тебе, — повторял он без конца. — Да как она, Иванушка, нашла-то тебя? Ведь столько вёрст от Петербурга до Варшавы? — И он с удивлением смотрел на Ивана, словно ожидая от него разрешения столь трудной задачи.
— Сам не пойму, как такое крохотное создание отыскало меня.
— Послушай, Иванушка, ты сейчас же, не медля, ступай домой и принеси её сюда. Хочу и я на неё посмотреть.
С уходом великого князя Остерман и Меншиков снова обменялись многозначительными взглядами.
— Не нравится мне, ох, как не нравится эта привязанность великого князя к Долгорукому, — нахмурился Александр Данилович, в задумчивости барабаня пальцами по крышке стола, покрытого пятнами от чернил и красок.
— Думаю, беды здесь большой нет, — тонко улыбнулся Андрей Иванович. — Великий князь ещё слишком молод, дитя, в сущности, а князь Иван хотя и старше его, но ведь тоже очень молод, да и затейный такой: всегда что-нибудь новое для Петра Алексеевича придумает.
— Да-да, молод, молод, — повторил в раздумье Меншиков, всё так же барабаня пальцами по столу.
Остерман молчал.
— Так что ж это за программу для великого князя ты, Андрей Иванович, приготовил? — спросил Меншиков, наконец внимательно посмотрев на Остермана.
— Вот, извольте взглянуть, — любезно сразу же ответил Остерман, протягивая Александру Даниловичу длинный лист белой бумаги, весь исписанный ровным, аккуратным почерком.
— Нет-нет, — отстранил Меншиков руку Остермана, в которой тот держал лист. — Нет, Андрей Иванович, ты мне сам прочти.
— Как прикажете, — вновь едва заметно улыбнулся Остерман.
Поднеся бумагу близко к глазам и наклонив голову слегка набок, он принялся читать. Но тут же, оторвавшись от чтения, сказал, глядя серьёзно в лицо собеседнику:
— Для своей программы я позаимствовал рассуждения известного учёного из Италии — Макьявелли[10].
— Хорошо, хорошо, — в нетерпении кивнул головой Меншиков. — Какая разница, кого, лишь бы была составлена с толком.
— Прошу меня простить за пояснение, — сказал Остерман, принимаясь за чтение. — Программа обучения и воспитания, заимствованная мною у итальянского учёного Макьявелли, — начал он чуть хриплым голосом.
Но по мере чтения голос его окреп, и он читал написанное с увлечением:
— «Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей.
Я же, вознамериваясь засвидетельствовать мою преданность Вашей светлости, не нашёл среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои о том, что касается деяний великих людей, приобретённое мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших.
Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, и заключив свои размышления в небольшой труд, который предлагаю в дар Вашей светлости... верю, что вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести Вам дар больший, нежели средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог...»
