Однажды, очнувшись после жестоких истязаний, князь Иван неожиданно увидел склонённое над ним лицо. Глаза незнакомца смотрели участливо, даже с жалостью, что ещё более напугало князя Ивана. Но вдруг что-то знакомое показалось ему в этом бородатом лице, в этих небольших, но ясных глазах. Напрягая память, он неотрывно всматривался в него и неожиданно вспомнил. Вспомнил разом, словно всё было лишь вчера. Он рывком, несмотря на боль, сел, разглядывая пришельца.
— Фёдор? Близнец? Лекарь? — радуясь его появлению, тихо проговорил князь Иван, еле открывая изуродованный рот.
— Он, он самый. Признали? Значит, не больно я с той поры переменился.
— Здесь-то ты как? Откуда? Зачем? — спешил узнать князь Иван старого знакомца, и слабый луч надежды вдруг забрезжил где-то далеко-далеко.
— Здесь-то? — медленно произнёс тот. — Да чтоб тебя маленько подправить.
— Меня? Зачем? — удивился князь Иван. — Разве не всё одно — на плаху идти самому или из-за немощи понесут туда? — с горечью добавил он.
— Не говори, не говори так, князь. А Бог? Или ты забыл о нём?
— Нет, лекарь, нет. Только люди сейчас стали сильнее его.
— Не говори так, не говори, грех это великий — так думать.
— Чем же он поможет мне здесь?
— Он всегда поможет, — убеждённо ответил Фёдор, — ты лишь верь в него. Ежели он не смягчит сердца судей твоих, то даст тебе силу страдания свои превозмочь.
Несколько минут они молчали.
— А теперь дай-ка я погляжу на твои раны да подправлю маленько вот этим. — Фёдор вытащил из-за пазухи какую-то склянку с тёмно-жёлтой жидкостью. — Облегчу страдания твои.
Он помог князю Ивану повернуться на бок, поднял рубаху и ужаснулся при виде искромсанного тела. Потом принялся осторожно, бережно смазывать раны князя принесённой жидкостью. От неё исходил какой-то приятный запах, не то крепкого вина, не то какого-то растения.
— Вот и хорошо, вот и молодец, — приговаривал Фёдор, переворачивая князя Ивана на другой бок и смазывая там раны.
Окончив своё лечение, он опустил на спину князя задранную рубаху, и она — странное дело — не потревожила кровоточащих ран. Полежав немного на животе, князь Иван, сам себе удивляясь, перевернулся, сел и улыбнулся своему врачевателю.
— Ты что, колдун?
— Ну зачем колдун? — тоже улыбнулся Фёдор. — Просто секреты кой-какие мне знакомы. Что, полегчало?
— Очень, — благодарно ответил князь Иван.
— Так-то лучше.
— Но ты не сказал, как сюда-то попал?
— Сюда? — повторил, словно удивляясь, Фёдор. — Да я представился, что я вашей семьи старинный духовник, что тебя крестил, что желаю наставить грешников на путь спасения.
Лишь сейчас князь Иван увидел, что Фёдор был в духовном облачении.
— Только зря всё же ты стараешься, — обречённо проговорил он.
— Никто не может знать волю Господа, может, ещё и помилует государыня всех несчастных, одумается.
Князь Иван ничего не ответил: впал то ли в забытье, то ли в задумчивость.
— Ну ладно, князь, я пойду, а ты на-ка вот, почитай. — И Фёдор протянул ему небольшую потрёпанную книжицу — Библию.
Через несколько дней после посещения Фёдора князь Иван почувствовал себя много лучше. То ли притирания облегчили его страдания, то ли потому что в последнее время его оставили в покое и не водили в пыточную, словно забыли о нём, а может быть и оттого, что после ухода Фёдора он не отрываясь читал и перечитывал с детства знакомые слова Евангелия.
Он уже несколько раз прочёл всё о жизни Спасителя, а рука сама собой листала потрёпанные странички, останавливаясь на последних мгновениях жизни Иисуса. Особенно почему-то тронул его 24-й стих из 27-й главы святого благовествования от Матфея:
«...Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови праведника сего; смотрите вы».
Читая эти строки, князь Иван думал о своих страданиях. И он, казалось ему, страдает безвинно, и его судьи неправедные тоже, умыв руки, предадут смерти, чтобы потом во веки веков не забылись имена его мучителей. Однако эти гордые мысли скоро сменились скорбной жалостью к тому, кто стойко вытерпел всё предназначенное ему.
