Увидев недвижное тело своего государя, князь Иван побледнел так сильно, что Андрей Иванович Остерман, бывший с ним возле умирающего, не вытерпел и с явной злобой, тихо, так что расслышал лишь Иван, сказал:
— Добились своего? Доконали государя? Вот теперь-то узнаешь...
Но что он должен был узнать, князь так и не разобрал или не понял.
Огромное горе, ещё до конца не осознанное им, тяжёлой плитой придавило его. На какой-то момент он перестал видеть и слышать, ему казалось, что его тоже уже нет в живых.
Взглянув на неподвижно стоявшего князя Ивана, Остерман перепугался и замолчал. Как в тумане припоминалось потом князю Ивану, что, очнувшись, он заспешил куда-то. Выйдя из опочивальни государя, он обнажил шпагу и с громким криком:
Да здравствует Екатерина, государыня-невеста! — помчался куда-то вниз по лестнице, но никто не откликнулся на его возглас. Он недоумённо оглядел толпу молчаливых придворных, уже прослышавших о горестной вести и заполнивших всё помещение дворца.
Кто-то подошёл к нему и негромко, но твёрдо потребовал, чтобы он перестал кричать и убрал шпагу. Повинуясь этому властному голосу, князь Иван вложил шпагу в ножны и как во сне вышел на улицу, где уже толпился взбудораженный скорбной вестью народ.
Он не помнил, как добрался до дома, как оказался в постели, где мгновенно уснул, будто провалился куда-то. Заснул тяжёлым сном, от которого только через сутки его разбудили обеспокоенные домашние.
Его мало интересовали разговоры вокруг о престолонаследии, он очень хорошо осознавал: кто бы ни оказался на троне, его карьере, его фавору при дворе пришёл конец.
Занятый приготовлениями к погребению государя, князь Иван не бывал почти нигде. Первые несколько дней после кончины Петра он даже не был у своей невесты Натальи Шереметевой, словно совсем забыл о ней, словно не было у него с нею обручения, словно не ожидала его впереди свадебная церемония. Он вспомнил об этом как-то неожиданно, услышав разговор отца и сестры Катерины, которая говорила о нём.
— Теперь невеста-то наша на попятный, должно, пойдёт, — уловил князь Иван, как всегда, резкий голос отца.
— Это отчего же? — спросила княжна Катерина.
— Отчего, отчего, — повторил князь Алексей слова дочери, — а то ты не знаешь?
— Чего не знаю? — удивилась княжна.
— Да того, что все вы, девки, одним миром мазаны.
— Это как же вас, батюшка, понимать?
— Так и понимай! Пока жених в фаворе, то будете рассыпаться перед ним, а как случится что, так...
Он не успел докончить фразу, как его громко и зло перебила дочь:
— Это кто же рассыпался перед женихом? Это вы, батюшка, обо мне речь ведёте?
— А хоть бы и о тебе.
— Обо мне? — задохнувшись от несправедливого обвинения, выпалила Катерина. — Да это вы, вы сами меня...
— Что сам? — грозно спросил отец. — Это я сам тебя в его постель уложил?
— Вы, вы, вы! — истерически закричала Катерина, выбегая из комнаты, где возле двери и столкнулась с братом-князем Иваном.
— Будет, будет, Катя, — сказал Иван, подходя к сестре и обнимая её.
— Слышал, слышал? Ты слышал, как батюшка меня сейчас поносил?
— Брось, забудь, тебе сейчас никак нельзя сердиться. — Князь Иван выразительно посмотрел на её выпирающий из платья живот.
Княжна Катерина плакала, уткнувшись в грудь брата.
— Будет, будет, Катя, — вновь повторил он, — теперь у нас вся надежда только на тебя.
— На меня? — удивлённо спросила она, перестав плакать. — Это почему же?
— Потому, что царское дитя должна родить. Поняла?
Княжна Катерина с выражением крайнего удивления на заплаканном лице взглянула на брата.
— Хорошо бы Бог помог тебе сына родить.
— Сына, — задумчиво повторила княжна.
— Да-да, сына! Представляешь, ведь это царское дитя. Вот уж он-то точно будет иметь все права занять место своего отца.
— Ежели это так, как ты, братец, говоришь, то мне не дадут родить живое дитя.
Сказав это, княжна Катерина посмотрела в глаза князя Ивана так пронзительно уверенно, что ему сделалось страшно. Лишь сейчас увидел он, как побледнела, подурнела его красавица сестра, и жалость к ней, к её разбитой судьбе вдруг охватила его.
