— Возможно, — твёрдо сказал Остерман и, с жалостью глядя на государя, продолжал: — Теперь, когда вашему величеству всё известно, только в вашей власти прекратить эти отношения.
— Нет, нет, нет, — с болью проговорил Пётр, кружа по комнате и всё так же сжимая голову руками.
Остерман со страхом наблюдал за ним.
— Нет, нет, нет, дорогой Андрей Иванович, теперь от меня уже ничего не зависит, я не волен...
— Как это? Почему? — скрывая дрожь в голосе, спросил Остерман.
— Потому, потому, потому, — без конца повторял Пётр, ударяя кулаком по раскрытой ладони. — Поздно, поздно, поздно! Теперь уже ничего нельзя сделать.
Я должен, Андрей Иванович, должен жениться на княжне Долгорукой.
— Боже мой! Какое это несчастье, какое несчастье для вас, для всех! — простонал Остерман.
Молодой государь сдержал своё слово и в середине ноября, вернувшись в Москву, объявил Совету о своём желании жениться на княжне Екатерине Долгорукой. Это объявление было по-разному встречено членами Совета. Даже не все Долгорукие, входившие в состав Совета, были согласны с таким решением государя, но открыто против не выступил никто.
Скоро после объявления о женитьбе государя был издан царский указ, где повелевалось княжну Катерину именовать государыней-невестой и императорским высочеством.
30 ноября 1729 года в Лефортовском дворце, где проживал государь, состоялось торжественное обручение государя Петра Алексеевича с княжной Екатериной Алексеевной Долгорукой.
Княжна Катерина давно уже забыла о своих смятенных чувствах того времени, когда её женихом считался граф Мелиссимо.
Всё лето, что она провела рядом с государем то на охоте в полевом лагере, то в имении отца в Горенках, её не покидало сомнение. Нет, не в правильности своего выбора, а в обещании государя жениться на ней. Княжна мучилась всё время: даже прочитав указ о том, что отныне она будет именоваться императорским высочеством и государыней-невестой, она не верила в близость свадьбы. Лишь объявление об обручении в конце ноября несколько успокоило её.
С утра она была взволнованна. Не находя себе места, гоняла прислугу по пустякам, сердилась на то, что и платье было измято, и причёска не так шла ей, как всегда.
Мать, Прасковья Юрьевна, как могла успокаивала дочь. Тайно от неё велела даже на кухне приготовить успокоительное питье из корня валерианы и мяты, чем ещё больше рассердила княжну. Почувствовав в питье незнакомый запах, княжна Катерина выплеснула всю чашку в лицо девушке, что принесла питье. Слава Богу, молилась украдкой Прасковья Юрьевна, что питье выплеснулось на лицо и платье служанки, не попав на наряд княжны, уже приготовленный для неё. Княжна успокоилась только тогда, когда с крыльца увидела вереницу карет, запряжённых шестёрками лошадей цугом, готовых везти её в Лефортовский дворец, где ожидал её император.
Скороходы, конные гренадеры, фельдъегеря, камергеры её брата князя Ивана Долгорукого сопровождали карету, где сидела княжна со своей матерью и двумя сёстрами. Её окружали пешие гайдуки[22], камер-пажи верхом, за ней следовали кареты с родственниками, фрейлинами и знатными дамами.
Княжна, сидя в карете, без конца вертела на пальце кольцо с алмазом, которое когда-то Пётр подарил своей первой невесте, Марии Меншиковой, при обручении.
Накануне своего обручения, узнав о смерти Марии в далёком Берёзове, княжна Катерина испытала краткое, но сладостное чувство удовлетворения. Тогда она вынула кольцо из заветной шкатулки и всё время была в смятении. Ей хотелось надеть его в знак своей победы и торжества над соперницей, но какое-то смутное чувство тревоги говорило ей, что лучше этого не делать. Всё же в самую последнюю минуту она, теша своё тщеславие, надела его на палец, любуясь игрой дорогого камня.
Однако когда её карета, украшенная сверху императорской короной, въезжая в ворота дворца, зацепилась за перекладину и императорская корона, упав на землю, разбилась на куски, княжна, испугавшись чего-то, сдёрнула с руки кольцо Марии и сунула его сестре, прошептав:
— Спрячь скорее!
Выходя из кареты, княжна слышала крики в толпе:
